процентов! Я мысленно присвистнул. Нехило живет советская финансовая сфера! Товарищи государственные финансисты уже наоткрывали частных коммерческих банков и через них барыжат государственным баблом за откат! Вот где настоящая мафия, не Гусар и не Матвей, а товарищ Рябов, который жонглирует государственными миллионами. И цена вопроса! Я все же рассчитывал процентов на десять-пятнадцать. Впрочем, хрен с ним. Все равно выгодно. Через три года в девяносто втором уже скаканет гиперинфляция и рубль будет стоить… я не помню точно, сколько именно, но факт — сильно меньше. Так что, в накладе я не останусь в любом случае.

— Договорились, — сказал я.

Договор был скреплен крепким рукопожатием.

— Оставьте ваш номер телефона, — сказал мне на прощание товарищ Рябов. — Ближе к сентябрю я с вами свяжусь. Проконсультирую по поводу пакета документов и прочих деталей.

Расстались мы в целом довольные друг другом.

В тот же день мне позвонил Николай Николаевич. На мои эмоционально-бессвязные упреки от ответил мне коротким: «Подъедь». Короткие гудки очень красноречиво свидетельствовали о том, что Николай Николаевич лишних слов тратить не собирается.

Я подъехал к милицейскому управлению. Буквально прилетел. На сей раз Николай Николаевич тоже не стал принимать меня в кабинете. Мы прогуливались около здания управления. В целях конспирации, наверное.

— Извини, Алексей, — сказал он, твердо посмотрев мне в глаза. — Никак не мог с тобой связаться. Работы — непочатый край…

— Николай Николаевич, — сказал я, стараясь говорить твердо, — недавно я разговаривал с Роговым. И он мне кое на что открыл глаза.

— А… — безразлично сказал Никола Николаевич.

Я с удивлением посмотрел на него и продолжил:

— Я бы не хотел иметь отношение к тому, что этого человека посадят.

Он нехорошо усмехнулся.

— Жалеешь?

— Дело не в этом… — сказал я. — Вы же сами понимаете.

Николай Николаевич задумался на несколько секунд, а потом строго сказал мне:

— Забудь.

— Что забыть? — не понял я.

— Все. Рогова. Всю эту свистопляску… Просто ничего не было, понял? Так для тебя лучше будет, Алексей.

— Но почему?

Он посмотрел на меня тяжелым взглядом.

— Сегодня ночью при попытке задержания Олег Николаевич Рогов оказал вооруженное сопротивление сотрудникам милиции. В результате, сотрудники применили табельное оружие, согласно инструкции. На поражение. Рогов получил ранение… Несовместимое с жизнью. В результате обыска в доме у убитого преступника были изъяты значительные материальные ценности. Тебе все ясно, Алексей?

— Вот, значит, как? — сказал я. Меня слегка трясло.

— Да, вот так, — ответил он твердо. — Я же тебе говорю — забудь. Живи как жил. Приедет Бубенцов, будешь с ним работать. Если сам захочешь, конечно. Я бы на твоем месте захотел…

А у меня в голове всплыло легендарное:

'Если ты пьёшь с ворами, опасайся за свой кошелёк.

Если ты пьёшь с ворами, опасайся за свой кошелёк.

Если ты ходишь по грязной дороге, ты не сможешь не выпачкать ног.

Если ты выдернешь волосы, ты их не вставишь назад.

Если ты выдернешь волосы, ты их не вставишь назад.

И твоя голова всегда в ответе за то, куда сядет твой зад'…

Глава 26

Так уж получается, говорил я себе, когда ехал со встречи с Николаем Николаевичем. Так уж получается, что возле больших денег кто-то время от времени умирает… А ведь еще девяностые не начались. Пока что формально у нас стабильность и благолепие… И дальше будет больше. И еще больше, и еще… Ни о чем таком думать не хотелось, но… Рогов был враг. Во всяком случае, формально. Жизнь назначила нас во враги друг к другу, хотя никакой враждебности я к нему не чувствовал, а в конце даже промелькнуло что-то вроде уважения. Но, не важно. Формально он был враг, смерть которого развязывает нам руки. Я должен радоваться, только вот… почему-то не радостно, совсем не радостно. Древние римляне говорили, что труп врага хорошо пахнет… Теперь я совсем не уверен в этом. И второе… А если погибнет кто-то из тех, кто стал мне за это время друзьями? Через несколько лет на кладбищах начнут появляться новые аллеи, в сырую землю улягутся совсем молодые парни, сильные, дерзкие, жесткие… Может быть, некоторых моих близких не станет в ближайшие несколько лет… Я гнал от себя эти мысли, но они крутились и не давали покоя…

Дома я налил полстакана крымского «Муската» и выпил залпом, как лекарство. И только потом полез в холодильник за закуской — нашлись странные для любого нормального советского человека продукты — несколько мерзких турецких шоколадок, банка консервированных ананасов, кусок любительской колбасы и сырок «Дружба»… После осмотра найденных предметов меня слегка замутило, но, к счастью, я вспомнил, что совсем недавно купил на рынке с килограмм очень приличных зеленых яблок.

Я налил еще полстакана и закусил яблоком. Внутренняя дрожь слегка унялась, а обуревавшие меня чувства притупились, стали какими-то далекими, будто чужими. Потянуло в сон, и я завалился на кровать — сон сморил меня моментально, тяжелый и душный…

А утром меня разбудил ранним телефонным звонком Григорий Степанович Бубенцов. Бодрый и деловитый.

— Алексей⁈ — сказал он с напором. — Ты уж прости, что так рано и домой звоню. Давай ноги в руки и дуй на завод!

— Вы уже приехали? — спросил я, немного растерявшись.

— Приехал! Дел по горло! Нужно столько вопросов решить… Да ты что, не проснулся, что ли⁈ Чтобы через полчаса был у меня в кабинете! Дело нужно делать! Дело! — загремел Григорий Степанович.

— Все понял, — машинально ответил я.

— Одна нога здесь, другая там! — скомандовал Григорий Степанович и отключился.

На встречу с Бубенцовым мы ехали все втроем. По дороге я рассказал своим компаньоном о том, что случилось с Роговым.

— Во дают менты… — задумчиво сказал Валерик. — Грохнули мужика, кубышку выпотрошили, сейчас медалек себе навешают — опасную банду обезвредили. «Золотой заре» хана, походу?

Я пожал плечами.

— Не знаю, не интересовался. Скорее всего — да.

— Ушлые ребята — менты, — сказал Серега. — Таким палец в рот не клади, всю руку откусят. Спровоцировали конфликт, подставили, замочили… Но этот Рогов тоже, конечно, не святой. Если бы его посадили…

— То вряд ли бы в СИЗО он долго прожил, — закончил за Серегу я. — Если правду говорит Лисинский, что по его приказу