Взаимоотношения с казачьими новообразованиями не наладились. Так называемая Южно-Русская конференция всё еще ни до чего не договорилась. Хуже всего дела обстояли с Кубанью. По уходе Ставки из Екатеринодара левые группы казачества особенно подняли головы. В Законодательной Раде всё чаще раздавались демагогические речи, ярко напоминавшие выступления „революционной демократии“ первых дней смуты. Местная пресса, органы кубанского осведомительного бюро, „Коб“, и кубанский отдел пропаганды, „Коп“, вели против „добровольческой“ политики Главнокомандующего бешеную травлю.

Всё это, несмотря на видимые наши успехи, заставляло беспокойно смотреть в будущее».

Трудно сказать, действительно ли так думал Петр Николаевич тогда, в октябре 1919-го, или к столь пессимистическим выводам, в частности, по поводу аграрной политики, он пришел позднее, уже находясь во главе Русской армии в Крыму. Во всяком случае, судя по тем же мемуарам, Врангель подобного пессимистического взгляда на положение юга России не высказал ни в беседе с Деникиным в Таганроге, ни на следующий день на совещании с Деникиным и Лукомским в Ростове. Почему? Тут могут быть два объяснения. Либо в тот момент Петр Николаевич не считал положение критическим, а осмыслил события уже задним числом, после поражения Вооруженных сил Юга России. Либо, сознавая безнадежность ситуации, барон уже не считал Деникина способным к каким-то кардинальным переменам и делал ставку на его последующее смещение и собственный приход к власти, чтобы в будущем попытаться спасти то, что еще можно было спасти.

Конечно, перегруппировывать войска на решающее Московское направление было уже некогда. Но для издания каких-то политических деклараций и законов, удовлетворяющих народным чаяниям, время еще оставалось. Можно было, например, издать декларацию об общих принципах аграрной реформы, по которым земля немедленно и без всякого выкупа передавалась бы в собственность тому, кто ее обрабатывает. Крестьян можно было обязать платить только налог, на государство же возложить обязанность выплатить землевладельцам компенсации за изъятую землю, но только после окончания Гражданской войны. Можно было достичь компромисса с Кубанской радой. Можно было урегулировать отношения с Польшей, немедленно признав ее независимость и выразив готовность вести переговоры о взаимоприемлемой границе. Такого рода меры могли еще изменить военно-политическую обстановку в пользу Вооруженных сил Юга России. Однако не только Деникин, но и Врангель в тот момент не были готовы к столь радикальным шагам, которые только и могли бы переломить ситуацию. Критикуя Деникина за непоследовательность в аграрном вопросе, Петр Николаевич возмущался тем, что доля урожая, которую крестьяне должны были платить помещикам, постоянно менялась. Но идея вообще освободить крестьян от столь обременительного и морально невыносимого для них оброка ему в голову не приходила. Никаких рецептов, кроме введения режима «сильной руки», «твердой власти», способной обуздать «самостийников» и навести порядок в тылу, он не предлагал и сам же собирался вместе с Деникиным разгонять Кубанскую раду, наивно думая, что это умиротворит Кубань и приведет к бесперебойному поступлению пополнений и снабжения с Кубани в его Кавказскую армию. На самом деле результаты оказались прямо противоположными. После разгона Рады кубанские части, наоборот, окончательно разложились и стали стремительно терять боеспособность. И это происходило в тот период, когда большевики, отойдя на словах от политики «расказачивания», проводившейся в начале 1919 года и вызвавшей Верхнедонское восстание, устами Троцкого сулили казакам самую широкую автономию. Никто эти обещания не собирался выполнять, но как средство красной пропаганды они действовали.

Врангель писал в мемуарах, что на освобождаемых от большевиков территориях было много добровольцев, готовых вступить в Вооруженные силы Юга России, но подавляющее большинство их фатально оседало в тыловых учреждениях. Но задумывался ли он, почему к белым шли преимущественно не те, кто готов был проливать кровь за единую и неделимую, свободную от большевиков Россию, а кто хотел лишь получить паек и защиту от тех же большевиков? Вероятно, дело было в отсутствии политической программы, но новых лозунгов Врангель пока не предлагал.

По приказу Деникина Врангель осуществил разгон Кубанской рады. Поводом послужило заключение в Париже делегацией Рады без санкции Деникина договора с представителями Горской республики о взаимоотношениях Кубани и горских районов Северного Кавказа. Повод сам по себе был ничтожен. При желании Деникин всегда мог бы добиться от Рады и от горцев изменения не устраивавших его статей договора. Но главнокомандующему нужен был только предлог, чтобы ввести в действие разработанный начальником отдела пропаганды и отдела законов Особого совещания профессором К. Н. Соколовым проект, по которому вся полнота власти в Кубанском крае передавалась в руки атамана.

Врангель признавал, что кубанский атаман генерал А. П. Филимонов «по убеждениям своим был, конечно, совершенно чужд самостийным течениям. Прослужив долгое время атаманом Лабинского отдела, он был очень популярен среди казаков-лабинцев, составляющих правое, разумное крыло Рады». Однако далее барон давал атаману резкую характеристику, из которой понятно, что Филимонов не годился для осуществления его замысла:

«К сожалению, недостаточно твердый, нерешительный, он потерял почву под ногами и выпустил власть из своих рук. Самостийники, видя в нем враждебного их убеждениям человека, жестоко его травили; Ставка, не нашедшая в его лице исполнителя своих велений, его не только не поддерживала, но явно дискредитировала атаманский авторитет. Лишенный должной поддержки, чувствуя, как власть ускользает из его рук, атаман тщетно искал точку опоры, метался из стороны в сторону, и буря политической борьбы неминуемо должна была унести его.

С генералом Филимоновым разговаривать было бесполезно, и я решил посвятить в дело ближайшего помощника его, исполнявшего должность походного атамана и начальника военного управления, генерала Науменко. Последний, весьма разумный человек, отлично отдавал себе отчет в необходимости изменить существующий порядок вещей. После обеда у атамана я с генералами Покровским и Науменко беседовал весь вечер. За последние дни самостийники окончательно закусили удила. Выступления в Раде их главы И. Макаренко и других открыто призывали кубанцев „отмежеваться от главного командования и добровольцев“. Местная пресса пестрела целым рядом демагогических статей, среди чинов гарнизона велась самая преступная агитация, имелся ряд сведений о связи самостийников с „зелеными“, оперирующими к северу от Новороссийска в районе станции Тоннельная.

Генерал Покровский был настроен крайне решительно, предлагая попросту „разогнать Раду“ и „посадить атамана“, облеченного всей полнотой власти. Генерал Науменко, более осторожный, конечно, против этого возражал. Я изложил намеченный мною план действий, который и был, в конце концов, всеми принят.

Предполагалось, что немедленно по открытии заседания Краевой Рады, созыв коей был намечен на 24 октября, группой лабинцев будет внесен проект нового положения об управлении краем».

Врангель надеялся обойтись без применения силы. 21 октября он писал В. Л. Покровскому, которому предстояло непосредственно руководить операцией в Екатеринодаре: «Предлагая известные требования, можно опереться на армию, но использовать это оружие лишь как „Дамоклов меч“, отнюдь не нанося им удары. По сведениям моим, призрак военного переворота уже пугает кубанских „Мирабо“, и его можно и должно использовать, однако, повторяю, отнюдь не воплощая в жизнь. При настоящем положении я обусловливаю мое выступление в Раде от имени армии, лишь совершенно исключая какие бы то ни было вооруженные выступления, аресты и т. д. Примите меры к недопущению этого, во что бы то ни стало. Направление, принятое „Большим войсковым кругом на Дону“, еще более укрепляет меня в принятом решении. Работа левого крыла круга и „самостийников“ на Кубани происходит в тесной связи, и ежели бы военный переворот на Кубани и увенчался успехом, то успех этот, кратковременный и непрочный, несомненно вызвал бы бурю на Дону, бурю, которая не только свела бы на нет этот успех, но и потрясла бы мощь воздвигаемого с таким трудом здания Новой Великой России».