спохватившись, что целую фразу сказал по-русски, без выкрутасов, добавил: – Дошло пролеће[38]! Бат брифли[39]. За ногу её мать.

– Да, – кивнул Михаил. – Эта весна очень короткая. Надо ловить момент. Но маргаритки успели. Они всегда успевают.

– Где маргаритки?

– Так вот же, в траве.

Джини села на табурет, казавшийся самым надёжным в компании разномастных, но одинаково хлипких стульев, стоявших вокруг стола, взяла гранёный стакан, куда Юджин плеснул из термоса немного горячего чая, прозрачного почти как вода. На вкус он был слегка сладковатый, почти неуловимо медовый. Сказала, вернее, само как-то вырвалось:

– Я почему-то такая счастливая стала здесь.

– Место такое, – лаконично объяснил Михаил.

– Локейшен, бля! – веско подтвердил Юджин.

– Охеренный локейшен, – согласилась Джини. – Как же мне повезло!

– Нам с вами повезло даже больше, – сказал Михаил. И в ответ на Джинину недоверчивую улыбку добавил: – Это не вежливость. Чистая правда. Нам Тома ваш рисунок показывала. Это большое событие для всех нас.

– Это же просто набросок, ничего выдающегося, – поспешно сказала Джини, как бы из скромности, но на самом деле, в припадке гордыни. Чтобы не дай бог не подумали, будто небрежный скетч – вершина её мастерства.

– Извините, не «просто», а очень хороший набросок, – вежливо возразил Михаил. – Но справедливости ради, мы оценили его не как художественное событие. А как историческое.

Джини окончательно растерялась.

– «Историческое»? Это как?

– Вы фотографировать там не пробовали? – спросил Михаил.

– «Там» – в смысле, в кафе, где я рисовала?

– В кафе. И на улице. Когда ходили осенью в магазин.

– Нет, – улыбнулась Джини. – Сама сейчас понимаю, как это было глупо – не сфотографировать жёлтые листья и прочую красоту. Но это привычка. Когда-то я долго себя отучала фотографировать телефоном, потому что почти перестала рисовать; тогда было проще думать, что из-за фото, на самом деле, это был, как говорят в таких случаях, творческий кризис; неважно, с кризисом мы в тот раз разобрались, он примерно за полгода прошёл, а привычка фотографировать всё вокруг отвалилась, просто не вспоминаю, что так тоже можно. На самом деле, зря.

– А вы сейчас попробуйте, – посоветовал Михаил. – Маргаритку, или соседний дом.

– Получи, бля, экспириенс[40]! – вставил Юджин и захохотал таким специальным басом для детских утренников, не то Бармалей, не то дед Мороз.

Джини только теперь заметила, что соседний дом, стоящий за невысоким забором из сетки-рабицы, примерно такой же старый, тоже сложенный из потемневших от времени кирпичей, выглядит как-то странно. Не кирпичный, а каменный, светлый, зеленоватый. И этажей всего два, а было, вроде, четыре. И крыша не покатая, а крутая, высокая. И сетки-забора больше нет.

– Ничего себе, – сказала она. – Дом был другой же, нет? Я рассеянная, но не настолько… Или настолько?

– Вы совсем не рассеянная, – мягко возразил Михаил. – Дом действительно изменился, но ненадолго. Скоро всё станет как было, поводов для волнения нет. Извините, мы не нарочно. То есть, как раз нарочно! Но не мы. А Артур.

– Ясно, – кивнула Джини, хотя ясно ей не было. Наоборот! Достала телефон из кармана – раз уж они попросили. Ну и пусть доказательство будет, что действительно изменился этот чёртов соседний дом.

Сфотографировала дом два раза, потому что с первой попытки кадр получился кривой. И заодно ближайшую маргаритку. Подумала, что фотографию надо будет послать маме, она это дело любит. В смысле, когда среди зимы что-нибудь вдруг вопреки всему расцветёт. Так радуется, словно самое главное в жизни уже получилось, а остальное приложится, ерунда. Всё-таки, – умилённо подумала Джини, – хорошая она у меня.

– А теперь посмотрите, что вышло, – посоветовал Михаил.

Джини послушно открыла папку «фото». Маргаритки там не было. И соседнего дома тоже. Три последние кадра – молочный с лёгкой прозеленью туман.

Спросила:

– Я же правильно понимаю, что так и должно быть? И мне не надо нести телефон в ремонт?

– Тако треба да буде[41], – веско ответил Юджин. – Экзектли[42], бля!

– Вы всё правильно понимаете, – кивнул Михаил.

– Чокнуться можно, – вздохнула Джини. – То есть, я уже, большое спасибо. А самый ужас в том, что мне это нравится! Хорошо оказалось быть чокнутой. Мне повезло.

– А нам ещё больше! – подхватил Диоскур Михаил. – Сами видите, когда у нас начинается… – не знаю, как выразиться – ну, предположим, странное, это невозможно сфотографировать. Мы много раз пробовали. И телефонами, и фотокамерами, включая старые плёночные, думали, может только цифра эту красоту не берёт. Артур однажды откуда-то притащил полароид. У него была идея, что полароид сам по себе настолько странная штука, что снимок получится. Но, к сожалению, не сработало. Да и не должно было, если по уму.

– По уму, – повторила Джини. И рассмеялась от абсурдности этого выражения. Надо же, вдруг «по уму»!

– А ваши рисунки никуда не деваются, – продолжил Михаил. – Вы их из Томиной осени с собой принесли. Но и там в кофейне ваш рисунок остался. Который вы подарили. Мы с Томой туда ходили, своими глазами видели: он висит.

– «Туда» – куда? – жалобно спросила Джини.

– В кофейню, конечно, – улыбнулся Михаил.

– У кафићу[43], бля! – подхватил Юджин.

– А где она вообще? В другом измерении? Или как это правильно называется?

– Извините, – вздохнул Михаил, – мы не знаем, как это правильно называется. Мы знаем только, что оно иногда случается с нами. И с теми, кто остаётся здесь жить.

– Опортьюнитиз, бля! – вставил Юджин. И милосердно перевёл на русский: – Возможности.

– Да, наверное, это самое точное, – кивнул Михаил. – Не «измерения», а возможности. Которые по каким-то причинам не осуществились. А у нас иногда получается их осуществить… Так, весна, похоже, закончилась. Холодно! И больше нет маргариток. И кстати, посмотрите на дом.

Джини посмотрела. Соседний дом опять стоял за забором. И выглядел как раньше, или примерно как раньше: четыре этажа, покатая крыша, старые кирпичи.

– Артур не может, бля, дуго[44], – вздохнул Юджин.

– Ну, справедливости ради, почти час продолжалось, – заметил Михаил. – А не как раньше десять-пятнадцать минут.

Джини закрыла лицо руками. Всё это было для неё как-то слишком. Хотя всё равно хорошо.

– Всё равно хорошо, – сказала она вслух.

– Извините, мы с братом слишком легко одеты, – сказал Михаил, поднимаясь. – Поэтому мы вас покинем. Пойдём домой.

– Да, конечно, – кивнула Джини, не отнимая рук от лица. – Хотя, если честно, жалко. У меня так много вопросов… наверное, много. Только я их ещё не сформулировала. Сама пока толком не понимаю, чего я не поняла.

– Если вы не против, мы вечером к вам придём, – пообещал Михаил. И тут же спохватился: – Извините, если это прозвучало как угроза назойливого вторжения!