— Байетт?

— Что такое? — спрашивает Риз.

— Я не знаю. — Я беру руку Байетт и прижимаю ее к своей щеке. — Это я, Гетти.

Ничего. Никакого узнавания. Лицо принадлежит Байетт, но самой Байетт нет.

— Не понимаю, — говорит Риз. — Они ее отравили. Почему она еще жива?

Я смотрю на ее безвольно висящую тощую руку, на повязку и выглядывающие из-под нее края раны.

— Она жива, потому что она его вытащила.

— Что?

— Газ должен был убить токс, но она вытащила своего червя. В ней больше нечего убивать. — Глаза Байетт смотрят куда-то в пустоту над моим плечом. — И, похоже, с ним ушла и она сама — ее личность, все, что делало ее Байетт.

Риз приседает рядом у ног Байетт, и ее голова медленно поворачивается к ней. В первую секунду мне кажется, что я вижу какую-то искру, но она пропадает прежде, чем я могу убедиться, что мне не привиделось.

— Давай посмотрим, может ли она двигаться, — говорит Риз. — Ты слишком слабая, а в одиночку я ее до лодки не дотащу.

Ты ранена, подразумевает она, но никогда этого не скажет. Даже теперь, после всего, что было.

Я встаю с одной стороны, а Риз — с другой, и вместе мы поднимаем Байетт на ноги, когда откуда-то издали доносится низкий, постепенно нарастающий рокот. Самолеты. У меня пересыхает во рту, а волоски на загривке встают дыбом.

— Черт, надо поторапливаться.

Байетт шагает неуверенно, как будто только учится передвигать конечностями, но мы медленно идем назад к центру.

Мы заходим внутрь и начинаем путь по бесконечным коридорам. Силы покидают меня, и каждый шаг дается все тяжелее, пока наконец мы не выходим в главную приемную, где сквозь заколоченные окна пробивается полуденное солнце. Мы останавливаемся и прислоняем Байетт к стойке, чтобы немного перевести дух. Я чувствую, что Риз наблюдает за мной. Она ждет, когда я это скажу — когда соглашусь оставить Байетт, вот только ждать ей придется долго.

— Пошли, — говорю я. — Сейчас или никогда.

Мы идем по болоту. На берегу виднеется наша лодка, и она так далеко, что я теряю остатки сил, но Риз произносит мое имя — всего один раз. Жестко и настойчиво. Она верит, что я смогу, и я должна.

Раздается свист, и на нас обрушивается поток ледяного воздуха. «Ложись», — только и успеваю сказать я, как над нами пролетают три истребителя. Шум стоит такой, что я не могу думать, не могу ничего — только терпеть. Они летят слишком низко. У нас совсем не осталось времени.

Самолеты уходят на второй круг, и я здоровой рукой поднимаю Байетт.

— Идем.

Вот наконец и причал, и мы, оскальзываясь, спускаемся к воде, волоча за собой Байетт. Мы осторожно укладываем ее между скамейками; глаза у нее закрыты, но она дышит. Она жива.

— Забирайся, — говорит Риз. — Я нас вытолкну.

Лодку раскачивают волны, когда Риз запрыгивает внутрь; мотор оживает, и лодка трогается с места. Мы быстро разворачиваемся и несемся прочь, едва касаясь воды, и остров удаляется, пока не пропадает в облаке водной пыли. Мы уплываем, и в какой-то момент я перестаю слышать самолеты.

Снег прекращается, и становится теплее; океан слепит глаз, корпус лодки сверкает от брызг. Проходят минуты, потом часы, а я все смотрю на горизонт, пытаясь разглядеть приземистые строения Кэмп-Нэша. Но материк размывается и, сколько бы Риз ни сражалась с волнами, не становится ближе ни на дюйм.

До берега остаются многие мили, когда она с разочарованным стоном заглушает мотор. Я вздрагиваю и потираю слепой глаз.

— Что ты делаешь?

— Течение сносит нас в сторону от залива. Так мы до берега не доберемся.

— И поэтому мы остановились?

— Надо подождать, пока течение сменится. — Она отбрасывает с лица волосы и поднимается на ноги, из-за чего лодка накреняется набок. — Иначе впустую будем расходовать топливо, а оно не бесконечно.

Риз перешагивает через лежащее на дне лодки тело Байетт и садится рядом со мной на носу. Байетт выглядит так странно: обмякшие черты лица, закрытые глаза. В ней всегда была какая-то искра, даже когда она спала. Теперь этой искры больше нет — или она изменилась.

— Какой он? — вдруг спрашивает Риз. — Твой папа.

— Я не знаю, — вырывается у меня прежде, чем я успеваю себя остановить. На самом деле так и есть, но я знаю, что это не тот ответ, которого она ждет. — Он возвращается с операции и снова уезжает.

Риз слегка склоняет голову набок.

— Ты его любишь?

— Конечно. Просто я его не знаю.

Я вижу, что ей это непонятно, и хочу объяснить, рассказать ей, что он не живет в моем сердце так, как жил в ее сердце мистер Харкер, но не успеваю. Тело вдруг скручивает судорогой, грудную клетку выворачивает в сторону, а горло наполняется слюной.

— Гетти?

Горячка на болоте у инфоцентра. Горячка, которую Байетт выжгла из моей памяти. Я должна была распознать симптомы. Она проходит через все тело и поселяется под ребрами, и внутри появляется что-то тяжелое. Я кашляю, свешиваюсь за борт, и меня рвет желчью. Я чувствую в горле что-то чужеродное, но не могу его вытолкнуть.

— Помоги, — кое-как выдавливаю я, и Риз рывком разворачивает меня к себе. — Мне надо… — Еще одна судорога, и по подбородку струится кровь. — Вытащи его.

Она непонимающе смотрит на меня, а потом до нее доходит.

— Хорошо.

Я сажусь на скамейку, перекинув через нее ногу, и Риз садится напротив. Я упираюсь ладонью ей в бедро, а ее серебряные пальцы обхватывают меня за основание шеи.

— Скажи, если нужно будет остановиться, — говорит она.

Я мотаю головой.

— Его надо вытащить.

Я открываю рот, и Риз просовывает два пальца мне в горло так глубоко, как только может дотянуться.

Я не могу дышать. В груди нарастает кашель, но я не могу кашлять, не могу глотать, и мое тело сотрясает волна, пытаясь вытолкнуть пальцы Риз. Глаз наполняется слезами, и мир расплывается, смазывается, но что-то движется внутри меня, что-то застряло на полпути.

Я стучу Риз по руке, и она вытаскивает пальцы, за которыми тянется нитка слюны. Вдох, второй, третий, и меня наконец тошнит. Боль пронизывает тело, как будто из меня лезут внутренности. На дно лодки шлепается что-то мясистое и пульсирующее.

Я вытираю рот рукавом. Предмет покрыт кровью, но выглядит знакомо, как будто я уже видела такую форму раньше. В учебнике, в теле, в лесу с мистером Харкером.

— Это сердце, — говорит Риз. — Это человеческое сердце.

Это сердце маленькое и сморщенное, а мое собственное продолжает биться у меня в груди. У меня кружится голова. Я отворачиваюсь и почти падаю на Риз. Она обнимает меня за пояс.