И чертовка роется в сумочке, достает телефон, вглядывается в экран, жмет. Сколько дней потеряно!

Но почему ты мне не сказала? Слова, вылетая, шипят, как под сильным давлением, потому что Дезире вдруг осознала, что ей и это вменят в вину, сочтут непростительной оплошностью. Довела мужа до самоубийства и не дала родным с ним попрощаться! Вот что скажут люди, и всего этого можно было бы избежать, если бы дура не молчала.

Вы меня не спрашивали, говорит Саломея.

Ладно, не сейчас, потом с этим разберемся! Дезире зла и пристыжена, она бочком тихо пробирается к матери и шепчет ей на ухо. Представляешь, у нее был все время ее номер…

У кого? Чей номер? Маман не понимает половину из того, о чем ее дочь последние дни талдычит. Винит в этом восточные поверья, которыми она увлеклась, будем надеяться, временно.

У служанки. Амор дала ей свой телефон. Ей дала, а нам почему-то нет!

Амор? Имя медленно пробуждается от сна. А, ясно. Поздно, шатци, сейчас ничего уже не поделаешь.

Вопрос о младшей сестре имеет для Маман всего-навсего техническое значение, и, так или иначе, двери ритуального зала открываются, и выходит предыдущая группа. Людей много, покойник явно был популярен, и мы, ожидающие своей очереди, напустили на себя некую искусственную беззаботность. Вслух такое никогда не говорится, но даже здесь не обходится без соперничества между группами, и возникает оттенок неловкости, потому что Антона Сварта хуже знали и меньше любили, и мы чуть сильнее нужного спешим войти внутрь из-под яркого света.

Только одна задержалась снаружи. Саломея все время думала, что Амор еще появится, пусть даже, как раньше, в последнюю минуту. Ей и в голову не приходило, что она может не знать. Кто-нибудь должен был известить! И вот она одна на лужайке, поднесла к уху телефон. Сигнал, который она посылает, прыгает по невидимым волнам от вышки к вышке, прежде чем принять доступную слуху форму в углу комнаты вдалеке отсюда. Автоответчик, на нем голос, давний, памятный. Ох, Амор, Амор. Это я, Саломея. Извини. Плохая у меня новость.

В ритуальном зале Моти начал говорить, обращаясь к собравшимся. Меня попросили сказать несколько слов о нашем друге Антоне. Но меня попросили при этом воздержаться от чего-либо религиозного. Такова была воля самого Антона, и отсюда первое, что я хочу о нем сказать. Он не религиозный человек.

И это меня не смущает. Мне это, скажу прямо, в самый раз. Я и сам не религиозен. Но меня очень и очень заботит дух, и на эту тему я кое-что скажу.

Своим видом Моти излучает на слушателей благоволение. У него сладкая, успокаивающая улыбка, лишь отчасти скрываемая лицевой растительностью, и ее хорошо дополняет голос, в котором женщинам порой слышатся интонации врача у постели больного, и нередко этот голос приводил его не только к постели, но и в саму постель, хотя, конечно, это было давно, до того, как его столь сильно озаботил дух.

А давайте-ка попробуем вот что. Какие слова приходят в голову, когда мы думаем об Антоне? Я подкину немножко своих. Просьба держаться в рамках позитивности. Но это не значит утаивать правду, он бы не был этому рад.

Ну и вот мое первое слово о нем. Правдивый! Он высказывал, что было у него на уме, как верное, так и ошибочное. Он говорил свою собственную правду. И каждый из нас раньше или позже получил от него свою долю правдивости. Честное слово, я бы предпочел, чтобы он почаще кривил душой! Наверняка иные из вас тоже.

Звучат одобрительные смешки, и, поощряемый ими, он продолжает.

Сердитый. Вот мое второе слово. Он был правдивей всего, когда был очень сердит. И он страдал из-за этого, давайте добавим это в смесь. Он испытывал боль.

Умный. Очень. Упрямый. Очень. И смешной. И он мог, я слышал, быть с людьми великодушным и щедрым. Это тоже в нем было. Но иногда он бывал недобр, мне пришлось немножко почувствовать это на себе.

Может быть, теперь кто-нибудь из вас пожелает что-то сказать в дополнение?..

Откуда-то сзади звучит голос бывшей подружки Антона. Не всегда он бывал правдив.

Смеются. Давайте помнить, говорит Моти, что нужно оставаться в рамках позитивности. Мы здесь не для того, чтобы судить.

Напористый, выкрикивает кто-то.

Чуткий.

Широких взглядов?

Необузданный!

У Дезире легкая паника из-за того, какой оборот это принимает, и она говорит: он был любящий.

Рядом с ней ее бестолковый отец фыркает и орет во весь голос: сексуальный!

Небольшая пауза, и Моти легонько хлопает в ладоши. Достаточно! Все это свойственно духу Антона. Это и многое другое, конечно.

Мне повезло: я имел разговор с нашим другом вечером перед его кончиной. И я сказал ему то, что скажу сейчас и вам: что материя есть падший дух. Как мы знаем, Антон был скептик по природе своей, но думаю, он меня услышал. Думаю, до него дошли мои слова.

Ему никогда не было очень уютно в материальном мире, так что будем надеяться, что он обрел уют в царстве духа. Но только на время! Потому что, друзья мои, придут другие жизни вслед за нынешней, другие тела ждут своего часа, чтобы стать вместилищами нашего духа. Мы еще встретимся с Антоном Свартом, все, кто был с ним связан. Он, как и вы, будет зваться по-другому, но ваш дух узнает его дух, и все, что не было окончено между вами, продолжится.

Вновь эта блаженная улыбка. Среди слушателей заметны признаки беспокойства, ведь большей частью они добрые христиане, что это за чушь насчет новых жизней? Звучит по-язычески, по-заграничному и по-новомодному, проявление общего морального упадка, который виден повсюду. Маман негромко, но вслух интересуется, что это за нерелигиозность такая, и Дезире шепотом ей объясняет, что это философский взгляд, и только, никакой бог упомянут не был. Кто-то еще что-то бормочет, но, к счастью, Майло Преториус, он же Моти, закончил делиться своими размышлениями.

Снова в свои права вступает материальный мир в лице Дерека, одного из давних собутыльников Антона, он поет кое-что собственного сочинения. Плохо настроенная гитара, лицо на грани разжижения. Слышь, Ант, брательник, это тебе!

Мы были дружки, кореша мы были Куда, куда те деньки уплыли? Ты нынче был тут, а завтра был там Ты вечно носился по разным местам Зачем ты так рано покинул нас?..

Ну, и так далее. А следом Леон, брат Дезире и школьный приятель Антона, он читает стихотворение Н.