– Мы тебе одежду принесли. Живо переодевайся. Здесь за костром тебя не будет видно.

Вольф вынул нож и, вспоров его мундир, высвободил руку, мы помогли ему стащить штаны и сапоги, хотя он и не хотел оставлять сапоги здесь.

– Дурак ты, – сказал я, – знаешь поговорку: видно пана по халявам[98]? По офицерским сапогам тебя живо вычислят. Обувай тапочки. Документы брось в огонь.

У костра лежал пустой мешок, в котором, видимо, приносили картошку, я поднял его и повесил Яське на раненую руку, чтобы не бросалось в глаза, что он держит ее согнутой. Выходя из лагеря, я улыбнулся часовому, но тот скорчил недовольную мину и отвернулся, я не имел ничего против, уже через несколько шагов мы растворились в сумерках. Я отговорил Яську идти домой и отвел его к Люции, а там, к нашему удивлению, мы застали Йоську с раненым полицейским, которого девушка перевязала и переодела. Она забрала их к себе из церкви. Так вот собралась хорошая компания, Люция накрыла стол, принесла из погреба вина, и мы хорошенько посидели, а результатом этих посиделок стало то, что Яська втрескался в Люцию, а она – в него. Ну, наконец-то она нашла себе истинного ценителя своего варенья.

Запинаясь и переминаясь с ноги на ногу, Марко сообщил:

– Знаешь, мы с Данкой собираемся пожениться.

После этих слов он сделал паузу, но Ярош молчал, новость его поразила, он изо всех сил старался не выдать своего волнения, казалось, что это ему плохо удается, но Марко не смотрел на него, он оперся на подоконник и любовался белкой, прыгающей по ореху. Ярош лихорадочно искал какие-то слова, которые должны были бы показать, что он принимает выбор сына, но слов ему не хватало, он едва выдавил короткое «угу», по какой-то причине то, что сообщил ему сын, вызвало у него уныние и даже что-то похожее на панику. Ему сразу же захотелось уединиться, закрыться в своем кабинете и переварить новость в одиночестве, но это выглядело бы странно, и он, подойдя к бару, налил два бокала вина, один протянул Марку.

– Ну, тогда есть прекрасный повод выпить, – сказал как можно более спокойным тоном, но вышло это несколько театрально, с нажимом, губы при этом с трудом изображали улыбку.

– Ведь правда она лучше всех? – спросил Марко, теперь уже глядя ему в глаза.

– Из тех, что ты приводил раньше? – Ярош отвел взгляд, отошел в угол и сел в кресло. – Конечно, конечно… она таки лучше всех…

– Такое впечатление, что ты не совсем в этом уверен.

– Почему? Ты, наверное, ее лучше знаешь. Мне она тоже понравилась. Умная, целеустремленная, знает, чего хочет. Но… будет ли женщина-ученый идеальной женой? Ты, я так понимаю, в науку углубляться не собираешься.

– Нет, я решил сосредоточиться на компьютерных программах… теория меня не привлекает. Так что у нас будет гармония: она теоретик, я практик.

– Возможно. На самом деле я ничего против не имею… я это так сказал…

– Ну, если так, то, может, ты не будешь против, если в следующее воскресенье мы придем к тебе с ее родителями?

Здесь он снова почувствовал тот же панический страх и желание исчезнуть, забиться в какое-то темное тихое место и закрыть глаза. Он гнал прочь даже мысль о том, что ему эта новость чем-то не по вкусу, он пытался воспринимать ее так, как и следовало, но почему-то не получалось, его пробирал непонятный страх и ощущение невероятной потери. Потери чего? Он не хотел себе в этом признаваться, но Данка последнее время надежно внедрилась в его сознание, дни, когда они не виделись, были для него наполнены грустью, он перечитывал ее письма с текстами переводов, которые она ему присылала по Интернету, ища между строк какой-то другой, отсутствующий, на первый взгляд, смысл, какие-то тайные знаки для себя, но их не было, даже в тех иероглифах, которые она просила растолковать, содержание было очень далеким от того, что хотелось бы ему увидеть. В конце концов такая игра словами и знаками его увлекла, он сам начал в своих посланиях как бы в шутку подбрасывать какие-то фразы, которые должны были их сблизить, делал это очень деликатно, прибегая к причудливым аллюзиям и намекам, взамен получал деловитые замечания или вопросы, однако в последнее время, именно в последнее время эта деловитость, кажется, растаяла, он уже стал замечать и с ее стороны шутливый тон и некую двусмысленность, а может, это ему только казалось, но он стал находить в ее письмах какие-то особые слова, обращенные только к нему и понятные только ему одному. И вот теперь, когда, казалось бы, между ними навели мосты, вдруг все рухнуло. Но, в конце концов, чего же он еще ожидал? Если бы в ее письмах действительно было то, что ему казалось, то оно бы нашло свое выражение и в их отношениях вне писем, сколько раз они уединялись в его кабинете, сидели бок о бок над манускриптами, часто соприкасаясь коленями, лицами и волосами, но разговоры их всегда были профессиональными, никаких особых жестов или слов, ничего, что давало бы основания испытывать теперь то, что чувствовал он. Прогулки на Кортумову гору и Чертову скалу оказались счастливым исключением, делать какие-то выводы из которого было бы преждевременно.

– Да, конечно… – наконец обратился он к Марку. – А ты познакомил их с твоей мамой?

– Нет, она на них не произведет должного впечатления.

– А ты считаешь, что я произведу? – Ярош рассмеялся. – Кто ее родители?

– Не поверишь. Отец недавно работал на таможне начальником, но его новая власть уволила, так он собирается с полным портфелем ехать в министерство и восстановиться на работе. А мама домохозяйка. Хотя и с высшим образованием.

– Отец работал на таможне? Да еще и начальником? Трудно себе представить, чтобы такой человек был в восторге от выбора его дочери. Деньги любят деньги.

– Но их дочь не такая, ты сам видел.

– Да… Не такая… И где же вы собираетесь жить?

– У ее отца несколько квартир и частных домов. Жить есть где. И машин у него несколько. Одним словом, буржуй.

– Вот я и говорю, что он может носом крутить.

– Но ведь и я неплохо зарабатываю. Есть надежный кусок хлеба, а его еще, как знать, восстановят ли на работе. А то еще и посадят. Ну ладно, если ты не против, то жди нас в воскресенье. Мы с Данкой приедем пораньше, чтобы что-то приготовить, а родители – позже. Только ты на политические темы не заводись, потому что ее отец волей-неволей, а должен поддерживать преступную власть, хотя она его и предала.

– А если он сам начнет? Я должен хвалить дебильное правительство?

– Да нет, никто от тебя этого не требует. Достаточно будет, если ты не станешь высказывать тех мыслей, которые присутствуют в твоих интервью и статьях.

– А ты уверен, что он ничего моего не читал?

– Да где уж там! Он читает только бульварную прессу и смотрит тупое телевидение. С Интернетом вообще не дружит. Мамаша тоже. Эта романчики женские читает. На самом деле у вас будет не слишком много тем для разговора. Погода, футбол, кулинария, медицина…