– Господи! – шепчет он и выглядывает в окно, как бы пытаясь убедиться, что он все еще там, где был минуту назад, за окном действительно ничего не изменилось – проезжают машины, снуют прохожие, усатый дядька со связкой разноцветных надувных шаров крутится у входа на рынок, на скамье сидят бабушки и шушукаются. Вдруг среди прохожих он узнает пани Стефу. Что она здесь делает? Идет на базар? Вроде бы нет. Сворачивает в ворота. В эти или соседние? Балкон мешает разглядеть. И тут лестница в подъезде снова поскрипывает, но не так тяжело, как под ногами Яроша, стук каблуков выдает то, что по лестнице поднимается женщина. Ярош замер и в смятении смотрит на дверь, поймав себя вдруг на том, что слушает не только мелодию танго, но и слова, которые нашептывает Милькер:

Шаги приближаются, Ярош вдыхает воздух и чувствует, как безжалостно сильно стучит сердце, вот шаги останавливаются, кто-то переступает с ноги на ногу, потом дверь открывается, но очень медленно, робко, словно кто-то сомневается – войти или не войти, и наконец решается – и входит Данка. Она дышит открытым ртом, будто пробежала дистанцию, но уста ее озарены радостной улыбкой, хотя в глазах почему-то дрожат слезы. Что она здесь делает? Ну да, они ведь договаривались пойти к старику вместе, но она позвонила, что опоздает, чтобы он шел один, а она придет вскоре. Он еще хотел назвать ей адрес, но она сказала, что знает его. Он не успел спросить «Откуда?», она выключила мобилку, но потом вспомнил, что она ведь сама дала ему этот адрес, хотя никогда здесь и не была. А скрипка играет и играет, и кажется Ярошу, что он кружит в танго, как в танце дервишей, кружит вместе с тенями маков, но на этот раз он уже не закрывает глаза, а вбирает ими все, что есть в комнате – и улыбающегося Иосифа Милькера, и улыбающуюся Ярку, и улыбающуюся Данку, и улыбающиеся маки… Почему они все так странно ему улыбаются? Им известно больше, чем ему? А лестница снова громко поскрипывает под чьими-то шагами, на этот раз поднимается не один человек, а, похоже, два, а может, и три. Сердце Яроша сжимается, он тоже пытается улыбнуться дрожащими губами, хотя то, о чем он только теперь догадался, все еще призрачно, зыбко и до конца неосознанно, он все еще не верит самому себе, когда хочет произнести: «Даночка!», а с губ его срывается: «Лия?!»