– Она умирает, – тихо проговорил он, и его лицо мучительно исказилось. Я чувствовал исходившие от его тела волны страха. Истон посмотрел на меня, но было совершенно очевидно: он меня не видит. – Она так долго боролась с болезнью, но та все-таки берет верх. Ее сердце. – Он взглянул мне в глаза. – Бонни умирает.

– Возможно, для нее найдется сердце.

Истон мрачно рассмеялся:

– Ты хоть представляешь, как редко находится донор? Да еще такой, чтобы по всем показателям подошел? – Я стиснул зубы, понимая, что ни черта не понимаю во всей этой врачебной кухне. Помимо информации, полученной из Интернета, я ничего не знал. Истон медленно осел на пол, прижимаясь спиной к стене.

– Такая удача редко кому выпадает. Почти никогда, – прошептал он. Его глаза были наполнены отчаянием. Он уткнулся затылком в стену. – За эти годы сестре сделали столько операций. – Он покачал головой. – Я-то думал, ей стало лучше, думал…

– Клапан начал отказывать, – сказал я, хотя Истон и так уже наверняка об этом знал.

– Как же мир будет существовать без Бонни?

Я похолодел, потому что до сих пор не позволял себе даже думать о таком. Без Бонни Фаррадей мир стал бы…

Я встряхнул головой:

– Она сильная. – Истон кивнул, но было видно, что он не верит в счастливый исход. – Она очень сильная.

– Бонни действительно сильная, а вот ее сердце – нет. – Взгляд Истона расфокусировался, цвета вокруг него стали совсем темными. Это напомнило мне о его последней картине. – Она может быть сильной лишь настолько, насколько позволяет ее сердце. – Он вздохнул и провел ладонями по лицу. – Ведь я знал, что что-то не так. – Я посмотрел на незаконченную картину на мольберте. – Чувствовал, что она врет, скрывает правду. – Он похлопал себя по виску. – Мы же близнецы.

– Она хотела вести нормальную жизнь, пока может.

Истон посмотрел на меня с недобрым прищуром.

– Вы же на дух друг друга не переносили.

– Нет. Не совсем так.

Он покачал головой:

– Бонни слишком хрупкая. – После этих его слов искорка злости, тлеющая у меня в животе, проснулась, и меня словно охватило пламя, потому что я знал: именно об этом предупреждал меня Истон. Увы, теперь уже слишком поздно. Истон меня не понимал и, разумеется, не понял наших отношений с Бонни, нашей духовной близости. – Она слишком слаба, чтобы иметь дело с засранцем вроде тебя.

– Она нуждается во мне. Я ей нужен.

Истон закрыл глаза и тяжело дышал.

– И ты ей тоже нужен, – продолжил я. Истон заметно напрягся всем телом. – Сейчас ты нужен ей как никогда.

Несколько секунд прошло в напряженном молчании.

– Знаю, – проговорил он в конце концов. Я прислонился к кровати, чувствуя, как на плечи давит огромный, незримый груз. Истон долго сидел на полу, не говоря ни слова, и я уже было решил, что больше он ничего не скажет. А потом он прошептал: – Она не может умереть.

Я посмотрел на Истона: по его щекам текли слезы. У меня замерло сердце, в горле встал ком, как вчера вечером. У Истона задрожали губы. Я впервые видел его настоящего, без извечной жизнерадостной маски. Сейчас он был абсолютно серьезен.

– Она моя сестра, моя близняшка. – Он покачал головой. – Я не могу, Кром, не могу жить без нее.

В глазах у меня помутилось, но я встал и опустился рядом с Истоном. Он сгорбился, втянул голову в плечи и зарыдал. Я стиснул зубы, не зная, что, черт возьми, делать. Слова Истона в полной мере дошли до моего сознания, и мне показалось, будто мне распороли живот. «Она не может умереть».

Я прикусил язык, чтобы тоже не заплакать. Рыдания Истона стали громче, и тогда я вытянул руку, медленно обнял приятеля за плечи и прижал к груди.

Истон привалился ко мне, сотрясаясь всем телом. Я опять посмотрел на стоявшую у противоположной стены картину, на все эти черные спирали и хаотичные серые мазки.

Именно так сейчас чувствовал себя Истон. Он уже давно догадывался, что с Бонни что-то не так, но не осмеливался спросить. Истон рыдал у меня на плече, а я смотрел на картину и как наяву видел лицо Бонни, ее карие глаза и каштановые волосы, нежные черты. Как она сидела на той сцене с гитарой в руках, а изо рта у нее вылетали фиолетово-синие звуки. Меня вдруг обуял животный страх, из легких куда-то делся весь кислород, и я жадно втянул в себя воздух, чтобы не задохнуться. Я боялся, что потеряю Бонни прежде, чем сумею узнать ее лучше. Боялся, что мой любимый цвет вырвут из жизни. Бонни заберут у меня, а ведь она могла бы оставить свой след в истории.

Я встряхнул головой, не обращая внимания на бегущую по щеке слезу.

– Она не умрет, – сказал я, крепче прижимая к себе Истона. – Не умрет.

В памяти всплыло лицо отца, а вместе с ним и напоминание о пустоте, что поселилась у меня в сердце после его смерти.

Эту пустоту ничем невозможно было заполнить… А потом в мою жизнь вдруг вошла Бонни Фаррадей и принялась дарить мне то, чего мне все это время так недоставало, хоть я этого и не понимал, – серебро.

Счастье.

Себя.

– Она не умрет, – повторил я в последний раз, чтобы эти слова хорошенько отпечатались у меня в сознании.

Минут через десять Истон поднял голову, вытер слезы плечом и тоже посмотрел на картину.

– Мне нужно ее увидеть.

Я кивнул, соглашаясь, и Истон встал. Я тоже поднялся, отошел от двери и сел на свою кровать, а Истон переступил с ноги на ногу и почесал в затылке.

– Если уж ты с ней, будь с ней до конца. – Он глубоко вздохнул. – Будет непросто, и Бонни понадобится присутствие всех, кто ее любит. – Истон посмотрел мне прямо в глаза, в его взгляде читался открытый вызов. – Она держится и не подает виду, но в глубине души ей страшно, она в ужасе. – Он сглотнул, и я ощутил, как ком в горле разбух еще больше. – Она не умрет, Кром. В ней столько жизни, что если ее сейчас у нас заберут…

Он опять посмотрел на меня, и теперь на его лице была одна лишь решимость.

– Она – лучшая из нас двоих. Я всегда это знал.

Мгновение казалось, что Истон хочет сказать что-то еще, но потом он повернулся и вышел из комнаты, оставив после себя тень черных и темно-синих цветов. Я подозревал, что в этой комнате не появится других оттенков, до тех пор пока Бонни не получит новое сердце.

Я лежал на кровати и смотрел в потолок еще около часа, потом встал и принял душ. Водяные струи били меня по затылку, стекали по плечам, а в голове стучали слова Бонни про незаконченный музыкальный отрывок, который я спонтанно сыграл той ночью. Тот, к которому я не прикасался уже три года. Я уткнулся лбом в стену и закрыл глаза, но шум воды, напоминающий о дожде за окном и о давно пролитых слезах, воскрешал в памяти ту музыку.

Перед глазами у меня танцевали исходившие от Истона темные цвета, музыка в сознании гремела все громче, и я никак не мог ее приглушить. Как ревущий поток сносит ветхую дамбу, так эта музыка разрушала мои внутренние стены.