шизофрении. И, как ему казалось, он подошел к разгадке. В 1984 году, непосредственно перед знакомством с Гэлвинами, он изучал способность фильтрации у шизофреников и их ближайших родственников. Оказалось, что у половины ближайших родственников присутствовал тот же дефицит фильтрации, что и у шизофреников из их семей. Это был еще один признак того, что он на верном пути, и сенсорная фильтрация передается по наследству.

Оставалось загадкой, почему одни родственники с проблемами сенсорной фильтрации становятся шизофрениками, а другие нет. На следующем этапе Фридмен хотел определить участок головного мозга, отвечающий за сенсорную фильтрацию. Благодаря ДеЛизи теперь у него появился доступ к семье с невероятно сильной подверженностью шизофрении.

В 1986 году, спустя несколько месяцев после своего первого посещения Гэлвинов, ДеЛизи использовала полученные в ходе изучения семей данные для подтверждения корреляции шизофрении и увеличенных желудочков мозга, впервые установленной коллективом Ричарда Уайетта в Национальном институте психиатрии. Еще через год эти данные пригодились ей при проверке гипотезы о связи шизофрении и антигена лейкоцитов человека. Существование такой связи не подтвердилось. Тем не менее база данных мультиплексных семей стала участвовать в формировании корпуса знаний о шизофрении. С точки зрения ДеЛизи, это было только начало.

Линн отправила образцы крови Гэлвинов в Медицинский исследовательский институт Кориелла в Нью-Джерси, в котором хранится обширная коллекция клеточных линий различных болезней. Это позволило использовать ДНК семьи в десятках, если не сотнях будущих исследований других ученых из разных стран мира. ДеЛизи твердо верила в то, что если ей удастся обнаружить маркер шизофрении в генетичеких данных семьи, подобной Гэлвинам, то однажды шизофрения станет чем-то вроде порока сердца – заболеванием с конкретными и измеримыми показателями и факторами риска. В 1987 году ДеЛизи перешла из Национального института психиатрии в Университет штата Нью-Йорк в Стоуни-Брук. Ей предложили профессорскую должность и самостоятельную научную деятельность. Там она продолжила свои исследования мультиплексных семей. Таковых у нее собралось уже сорок, включая Гэлвинов. Грант, полученный от Национального института психиатрии, позволил постоянно увеличивать это количество, и в конечном счете оно достигло тысячи – больше, чем кому-либо удавалось собрать ранее.

Затем последовали несколько лет не слишком результативной работы. Исследования различных поколений семей приносили интересные плоды в других заболеваниях, в частности в раке груди и болезни Альцгеймера, но прорыва с шизофренией не было. В 1995 году ДеЛизи опубликовала две работы, в основе которых лежали ее данные о семьях. Первая из них подтверждала, что гены, ответственные за шизофрению, присутствуют и при других психических болезнях, например депрессии и шизоаффективном расстройстве. Во второй не усматривалась связь между шизофренией и биполярным расстройством, по крайней мере по одной конкретной хромосоме. ДеЛизи сохраняла уверенность в том, что рано или поздно генетический отличительный признак шизофрении будет найден и, таким образом, станет доказано, что эта болезнь обусловлена наследственностью, а не факторами среды. «Я не слишком уверена в том, что среда вообще как-то влияет на это», – сказала ДеЛизи в интервью 1999 года.

У направления, в котором работала ДеЛизи, по-прежнему были свои сторонники. «Крайне важно избежать преждевременного разочарования. Человеческий мозг устроен очень сложно и крайне труден для понимания», – писал в 1993 году Кеннет Кендлер из Виргинского медицинского колледжа. Но один из ее старых соратников по работе в Национальном институте психиатрии, Дэниел Уайнбергер, начал подозревать, что исследования семей – тупиковый путь. «Согласно современным диагностическим критериям, более девяноста процентов родственников шизофреников не страдают этой болезнью», – сказал он в 1987 году.

Уайнбергер оказался в чем-то прав. Вероятность заболевания этой болезнью детей одних родителей действительно невысока. В то же время вероятность заболевания той же болезнью родного брата или сестры страдающего шизофренией примерно в десять раз выше, чем в семьях, где это заболевание отсутствует. По сравнению со многими другими заболеваниями, вероятность унаследовать шизофрению необычайно высока – выше, чем у сердечно-сосудистых болезней и диабета. С этой точки зрения было бы глупо отказаться от исследования семей.

В Национальном институте психиатрии продолжали поиски физических признаков шизофрении, хотя исследования могли показаться почти беспорядочными. В лаборатории Уайетта применили МРТ для обследования монозиготных близнецов, один из которых болел шизофренией. Сравнивались размеры гиппокампа каждого из близнецов. И действительно, в 1990 году различия установили. Гиппокампы больных шизофренией оказались меньше. Подобно выявленному за десятилетие до этого увеличенному размеру желудочков мозга, данный факт также сообщал нечто новое о том, как устроена болезнь. Гиппокамп участвует в механизмах формирования памяти и пространственной ориентации человека, и он был меньших размеров у страдавших шизофренией и хуже воспринимавших окружающую действительность близнецов.

«Мы долго находились под впечатлением от этого открытия, – вспоминает соавтор работы Дэниел Уайнбергер. – Но мне не давала покоя одна мысль». Все исследования головного мозга по-разному подтверждали одну и ту же гипотезу – мозг шизофреника физически отличается от мозга нормального человека. Для тех, кто ежедневно работал с больными шизофренией, в этом вряд ли было что-то новое. «Поговоришь с ними пять минут, и понимаешь, что их мозги устроены по-другому», – говорит Уайнбергер.

Со временем МРТ-сканирования стали казаться менее интересными – всего лишь мелкими деталями какого-то уголка пазла значительно больших размеров. Уайнбергер стал подозревать, что единственной причиной, по которой они так нравятся ученым, является наличие инструментов для их проведения. «Одну из вечных черт психиатрических исследований характеризует старая поговорка: «Ищи потерянные ключи там, где светло». И все такие «Ну вот, у нас есть этот инструмент. Теперь молоток есть, пойдем искать гвозди». И мы что-то обнаруживали, поскольку это вообще свойственно феноменологическому подходу – ты всегда что-то находишь». Никто толком не понимал – это многообещающие перспективы или ложные следы.

В 1987 году Уайнбергер опубликовал теорию, которой было суждено изменить представления практически всех ученых о шизофрении. До нее исследователи сосредотачивались на постпубертатном возрасте, считая его периодом появления шизофрении. Это убеждение подтверждали и снимки головного мозга: лобная доля взрослеет в последнюю очередь, в постпубертатном периоде, и МРТ-сканирования показывали отклонения в ее функционировании у многих больных шизофренией. Однако в рамках своей новой теории Уайнбергер предположил, что такие проблемы незаметно начинаются в значительно более раннем возрасте. Согласно переосмысленной им концепции шизофрении как «расстройства развития», аномалии, присущие таким пациентам от рождения или даже в период внутриутробного развития, запускают цепочку событий, которая, по сути, постепенно сводит их с ума. По его мнению, гены лишь задают возможную схему развития и функционирования мозга. А все остальное происходит позже под влиянием среды.

Согласно Уайнбергеру, все заканчивалось уже на подростковой фазе развития. Мозг испытывает трудности еще в период вынашивания плода, при рождении и далее в детстве, только никто этого не замечает до последнего этапа строительства,