– Приятного аппетита-с, – усугубил он свое пожелание и удалился с глубоким пиететом, на цыпочках.

Аркадий с Павлом сдержанно рассмеялись.

– Лихо, – сказал Павел.

– Есть у кого учиться, – ответил Егор, быстро орудуя ложкой. – Слушайте, а харч-то – ничего себе!

– Пшенка, – откликнулся Юра, активно поедая свою порцию. – Мне у вас там тоже она нравилась.

А Беркутов нехотя похлебал и отодвинул миску.

– Знаете, – сознался он, – а мне что-то даже и не хочется. Аппетита нет.

– Почему? – Егор удивился, рука его на мгновение замерла.

– Не знаю. Муторно как-то…

Егор пожал плечами и вновь заработал ложкой.

– Кстати, – вспомнил Аркадий, – раз уж нас и соком угостили, то не следует отказываться.

Разлили сок, попробовали, похвалили. Было за что – он действительно оказался чудесным, кисло-сладким, разве что уж слишком теплым, надо бы похолоднее.

– М-м, – с удовольствием помотал головой Княженцев. – Люблю я поработать, особенно пожрать!..

– Чревоугодие – один из семи смертных грехов, – напомнил ему Кауфман.

– Грешен, грешен – признаю…

– Батюшки-святы, – неожиданно воскликнул Павел. – Опять он!

К ним бежал неугомонный Бурдюк: подчеркивая рвение, старался держать руки по швам, а ноги высоко вскидывал – смех и грех.

Подбежал, кое-как перевел дух.

– Господа, простите великодушно. Вынужден вас обеспокоить… С вами хотел бы побеседовать наш командующий.

– Командующий? – переспросил Павел чрезвычайно надменно. Вынул из нагрудного кармана носовой платок, на который Егор воззрился, как на чудо, промокнул губы. – Кто таков?

– Его высокопревосходительство генерал Выдрищенский! – Бурдюк вытянулся в струну.

– Зовите, – милостиво позволил Забелин.

Бурдюк опрометью кинулся прочь.

– Ваше превосходительство! – заголосил на бегу. – Ваше превосходительство!..

– Вот уж интересно взглянуть на это превосходительство, – усмехнулся Егор.

Взглянуть оказалось не просто интересно, а прямо-таки поучительно.

* * *

Сначала из-за стены выбежал, ежесекундно озираясь, Бурдюк. А следом возникла крупная фигура в потрепанном фраке, на плечах коего криво нашиты – левый ниже, правый выше – золотые эполеты с густой бахромой.

Генерал в самом деле был крупный мужчина, ростом под сто девяносто сантиметров, грузноватый, с брюшком, которое старательно втягивал, а грудь, соответственно, выпячивал. Наружность его вообще была самая внушительная, воистину генеральская: лицо крупное, багровое, с роскошными седыми усами, взгляд смелый, походка твердая. Он совсем немолод был – а никак в нем не чувствовался старец, – спину держал прямо, голова слегка откинута назад, гордо.

Кроме столь странно украшенного фрака, на генерале имелась грязная белая сорочка, черный галстук-бабочка и темно-синие с оранжевыми лампасами штаны, заправленные в высокие лакированные ботфорты со шпорами. При ходьбе эти шпоры крепко кратко звякали – тоже как-то по-генеральски.

Комическое вроде бы одеяние – а вот поди ж ты, вовсе не смешно, так много властной силы чувствовалось в этом человеке.

Он подошел, остановился. За одно мгновение окинул взглядом всех пятерых, дернул головой в кратком полупоклоне:

– Рад вас приветствовать, господа.

Сидящие и жующие вразнобой закивали, а ответил за всех Павел:

– Мы также рады, ваше превосходительство, – сказал весьма любезно. – Присаживайтесь, пожалуйста.

Генерал сделал левою рукой великолепный барский жест – щелкнул пальцами:

– Стул!

И Бурдюка как ветром унесло. А обратным ветром принесло с таким же венским стулом, что под Павлом.

Юра с Беркутовым подвинулись, давая генералу место.

– Благодарю, господа, – баритоном пророкотал Выдрищенский, массивно уселся, распахнув фрачные фалды. И – Бурдюку:

– Можешь быть свободен, братец.

Егор счел нужным ввязаться в разговор:

– Разделите нашу трапезу, ваше превосходительство?

– Отнюдь, – генерал ловко подкрутил усы. – Благодарю-с, укомплектован.

– Тогда мы продолжим, с вашего позволения.

Павел иронически переломил бровь – экая, мол светская беседа пошла… Какое-то время молча ели-пили, а генерал строго оглядывал окрестности, гулко покрякивал, откашливался, сопровождая сии звуки неизменным: «Пардон, господа».

Наконец насытились, отставили миски. В последний раз выцедили по кружке сока.

Забелин оказался все-таки умелым дипломатом. Он вновь и с очень аристократическим видом промокнул губы платком, вежливо улыбнулся и молвил:

– Итак, ваше превосходительство, мы вас слушаем.

Генерал густо крякнул, как гром небесный.

– Да-с!.. Прежде всего я хотел бы выразить вам признательность за то, что вы решили поддержать именно нас…

Павел зыркнул на своих: тихо, мол! – но мог и не зыркать, ибо все уже были ученые.

– …М-да. Тут, конечно, были различные дебаты. Но я, поверьте, господа, никогда и мысли не допускал, что вы, при таких ваших достоинствах, вдруг проникнетесь сочувствием к этой старой развалине, к Чухонину. Ему немного осталось, уж поверьте мне. Да они сами это чувствуют! Он и его окружение… Кое-кто уже перебегает к нам, да-с. Ну, уж а с вашей-то помощью… – Генерал густо рассмеялся.

Егор покосился на Павла. Тот важно кивнул.

– Мы отчасти в курсе. Но лишь отчасти, понимаете? Нас долго не было, и, признаться, мы не слишком интересовались… У нас было много забот.

– Понимаю! Отменно умею понимать, – поспешно согласился генерал. – Я вам изложу.

И изложил. С длинными словесными периодами, с отступлением – заметно, что старался изъясняться правильно, а получалось витиевато; тем не менее псевдо-юго-восточные все поняли, да и понять было нетрудно.

В этой стране на самом деле полыхала – второй уже год – гражданская война. Общество раскололось на два лагеря: один возглавлял упомянутый уже Чухонин, Фома Фомич («Собака, – энергично выразился о нем генерал, – мошенник, бесам служит»), второй же – Одиссей Никанорович Худых; этот был как бы ангел, случайно спорхнувший с небес, чуть ли не над каждым увядшим цветочком проливал слезу.

– Так, – уверенно сказал Забелин. – С этим понятно. А что относительно нынешней позиции?

Выдрищенский резко вскинул левую руку и вновь щелкнул – на редкость звучно выходило это у него, как удар в воздухе пастушьего кнута.