litbaza книги онлайнИсторическая прозаИспанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 135
Перейти на страницу:

— Дело не в еде, — сказал Готье, задумчиво подергивая светлый ус. — Он питает свое эго — и, надеюсь, свое воображение. — Готье увидел недоуменное выражение моего лица: — Он может позволить себе субсидировать нас, потому что получает деньги от Бренана. — Томас Бренан был тем самым патроном, который заказал Аль-Серрасу «Дон Кихота». — Я думаю, что он не написал ни одной ноты, пока был в Париже. Я уверен, что он считает — пребывание в Испании благотворно повлияет на его творчество.

— Думаешь, он на самом деле что-нибудь сочинит?

— Да он только об этом и говорит. Сначала ему мешал отец, потом мать…

— Которая? — прервал я Готье.

Готье засмеялся:

— Ты имеешь в виду: та, которая умерла, или та, которой он желает смерти? Та, которая святая, или та, которая была куртизанкой? А может, та, которая забирает у него половину денег, что остаются в конце каждого месяца?

— Кто же она на самом деле?

— Не знаю. Знаю только, что он всю свою жизнь травит о ней байки. Возможно, он никогда ничего не сочинит, кроме рассказов.

И Готье закрыл глаза.

У Готье были другие амбиции. Он мечтал о ранней отставке, острове во Французской Полинезии, где он мог бы в покое провести последнюю треть своей жизни, лежа в гамаке. Я мог представить себе его лысеющую, покрытую старческими пятнами макушку, еще больше загоревшую и похожую на кокосовый орех, и его тонкие светлые усы, шевелящиеся, как юбка из травы, от дуновений тихоокеанского бриза. Пока же Готье прикапливал понемногу деньги и прятал их в тщательно оберегаемый футляр своей скрипки. Ему уже было под пятьдесят, и он уже не ожидал больше ни славы, ни внимания, довольствуясь тем, что имел.

Готье и я упражнялись в нашем вагоне каждый день. Так как пианино у нас не было, Аль-Серрас к нам присоединиться не мог, но его это вполне устраивало: он предпочитал беречь свою энергию для слушателей. Мы со скрипачом играли, а Аль-Серрас слушал нас, покачиваясь взад и вперед, на расстоянии руки от моего движущегося смычка. Иногда казалось, что он засыпает, но неожиданно глаза его открывались. «Вот здесь! Можешь усилить?» В воображении он слышал свою партию совершенно ясно, слышал, как она сливалась с нашей игрой. Нам этого не хватало, так как мы не могли слышать или представить себе его играющим. Но Аль-Серраса это не беспокоило, поэтому и мы оставались в спокойствии. И на каждом концерте мы обретали гармонию, восстанавливали нашу динамику и легко импровизировали смычками.

Конечно, в студиях я тогда еще не записывался, да и у Аль-Серраса к тому времени вышло всего несколько пластинок. Но большинство селян знали его не по пластинкам. Они просто запоминали его блестящие выступления и хранили их в своей памяти.

Как только мы прибывали в очередной город, сам себя выбравший ценитель музыки — мэр или жена особо успешного торговца — бросался с объятиями на Аль-Серраса, стоило ему выйти из вагона. В одной рыбацкой деревне на Кантабрийском побережье это была крупная дама, одетая в тесное парчовое платье с замысловатым рисунком, как минимум на размер теснее, чем надо. Тем не менее она смогла почти целую минуту петь что-то без слов таким громким и страстным голосом, что лошадь, запряженная в ожидавшую нас повозку, попятилась неуверенно назад, испуганно прядая ушами. Я не узнал, что она пропела, но тут Аль-Серрас громко провозгласил:

— Ах, Шуберт! Как давно это было, сеньора?

— Сеньора Рубиелос, — представилась она, поклонившись. Она оставалась в этом положении несколько секунд, пока не восстановилось дыхание, и только тут ответила: — Шесть лет назад.

Когда мы уселись в карету, изысканную антикварную вещь, взятую из местного музея или чьей-либо конюшни, Аль-Серрас прошептал:

— В каждом городе находится своя сеньора Рубиелос.

Иногда ревностная поклонница мурлыкала Шопена или насвистывала Листа. Иногда она ждала четыре года или восемь. Иногда ее исполнение могло быть точным подражанием, особенно если в городе кто-нибудь умел играть на фортепиано или заполучил в свои руки партитуру. В большинстве же случаев это были искаженные и фрагментированные отрывки, смешанные с другими произведениями. Но энтузиасты эти всегда были честны, возвращая ноты Аль-Серрасу, как будто демонстрируя свою преданность маэстро за время его отсутствия. Они были подобны аборигенам Нового Света, о которых нам рассказывали в детстве, которые, услышав слово Божье от спасшегося во время кораблекрушения священника, превратили его в свою туземную песню, почти нераспознаваемую и все же не утратившую сакрального смысла для конкистадоров, появившихся в тех местах годы спустя.

Аль-Серрас объяснял мне все это так:

— В пустынях на юге есть дерево, которому достаточно одного дождя в несколько десятилетий. Некоторые утверждают, что оно может жить без воды целый век. Но когда дождь все-таки проходит над ним, оно расцветает. Фелю, мы тот самый дождь, который приходит в эти города.

В благодарность селяне открывали нам и свои сердца, и двери своих домов. В качестве части своего выступления на сцене, как раз перед финальным вызовом на бис, Аль-Серрас рассказывал о тоске по родине, что гложет его сердце, о страстном желании вкусить простой домашней испанской пищи. Тут же следовали сигналы, подаваемые матерями своим сыновьям, и те устремлялись на выход. Через открытые двери, пока Аль-Серрас расслаблялся в своем финальном deminuendo, я слышал протестующее кудахтанье кур, загоняемых на заклание.

В идеале мы прибывали в небольшой городок около полудня и немедленно отправлялись на дневное или раннее вечернее представление, затем час расслаблялись в баре, пока местная донья готовила нам обед. Между сменой блюд Аль-Серрас развлекал хозяйку и ее гостей разными историями. После обеда, если у хозяйки было пианино, он играл на нем то, что исполнялось на концерте, и ему было не важно, как плохо настроен или отремонтирован инструмент. Если не хватало клавиш, это только разжигало желание Аль-Серрас импровизировать, изображая при этом ужас, и копна его черных волос с каждым проходящим часом приходила во все больший беспорядок.

Казалось, ему доставляет больше удовольствия играть в сельском зале, чем в городском дворце музыки, а больше всего он любил играть в частных домах, перед набившейся в комнату толпой поклонников. Если приходил местный житель с гитарой, то он состязался с нею, изображая бренчанье гитарных струн, играя на порванных струнах пианино. Если появлялся юноша с пастушьей дудкой или свирелью, Аль-Серрас аккомпанировал ему, и при этом дудка или свирель начинали казаться сольной партией какого-то изысканного концерта. Если же все внимание привлекала к себе женщина, отбивавшая ногами сложные андалусские ритмы, Аль-Серрас делал паузу, слушал, а затем присоединялся, подражая ритму. Затем он отступал всего на один шаг, при этом ее ноги и его руки продолжали играть вместе, следовала замысловатая синкопа, все быстрее и все яростнее, пока один из них не сдавался, весь в поту и безудержно хохочущий, а комната не взрывалась оглушительными аплодисментами.

Он сказал, что мы были дождем, будто деревни эти были иссушены и не имели никакой другой музыки или культуры, кроме тех, что несли им мы. Мне же казалось, что мы были просто искрой — там, где и так хватало хвороста. В этих местах жили сеньоры, которые чтили иностранных композиторов, таких как Шопен (больше, чем чтили его соотечественники-поляки), и сельские жители, которые прославляли и исполняли свою народную музыку. И возникало ощущение, которое мой родной город потерял когда-то между поколением моего отца и моим, что Испания может быть и европейской, и иберийской, может оглядываться назад и смотреть вперед, сохранять старое и создавать новое.

1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 135
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?