Всё, разговор окончен. Ты, Генрих, задержись, а остальные пока могут быть свободны.

22 мая 1942 года. Великобритания, Ливерпуль

Майор Второго Блумфонтейнского полка Южно-Африканского союза Пит Гроббелаар

Невысокий светловолосый человек в форме майора армии Южно-Африканского союза стоял на палубе военного транспорта и смотрел на приближающийся порт – города за ним не было видно из-за смога. Несмотря на позднюю весну, было пасмурно и моросил мелкий дождик. Да, подумал он, а у нас в Блумфонтейне сейчас тепло, солнечно и сухо, хоть вторая половина мая – уже поздняя осень… Впрочем, так им, англичанам, и надо.

Англичан Пит Гроббелаар ненавидел с самого детства, точнее, с тех пор, как он узнал всю правду о том, как он появился на свет. В детстве он любил бывать в компании пожилого готтентота, Йонкера Витбоя, который работал на его отца, Геерта Гроббелаара. Именно Йонни научил его бесшумно передвигаться по вельду, охотиться на диких животных и находить воду и пропитание в самый разгар сухого сезона. Именно от него он выучил язык готтентотов, а также язык местных зулусов.

И вот однажды Пит спросил у старого готтентота:

– Йонни, а почему я не похож ни на своего отца, ни на мать?

Йонни вздохнул и сказал ему:

– Пит, а ты точно хочешь это знать? В Писании сказано: «от многих знаний – многие печали»?

– Да, Йонни, – сказал Пит. – Расскажи мне обо всем, пожалуйста!

– Ну ладно, расскажу. Ведь все равно ты это рано или поздно узнаешь. Мефрау Астрид привезла тебя из лагеря, где они содержались во время войны. А минеер Геерт усыновил тебя и Констанцию, как только пришел с той войны. А обо всем остальном лучше уж спроси у них.

В тот же вечер он задал этот вопрос своему отцу, Геерту.

– Пит, – сказал ему отец после длительного молчания, – ты должен знать, что ты для меня точно такой же мой сын, как и Геерт младший, и Леонард, и Ян.

– Да, знаю, папа, – ответил Пит.

– Ну тогда слушай, – сказал отец. – Всё равно я хотел тебе всё рассказать, только позднее.

– Йонкер мне сказал то же самое, – кивнул Пит.

– Так вот от кого ты это узнал… – вздохнул Геерт. – Ладно, Пит, слушай. Дело было так…

Потом ему ту же историю рассказала и его мать, Астрид – как и сказал его отец, он не перестал быть их сыном, хотя, как оказалось, кровного родства между ними не было. Он спрашивал и у других, кто выжил в аду Спрингфонтейнского концлагеря. И потом ему приснился сон, который повторялся почти каждую ночь. Вероятно, он был похож на то, что было на самом деле…

…Рождество 1900 года. Прекрасный летний день, столь отличающийся от того, который он видел сейчас в Ливерпуле. Золотые поля и холмы, и черные силуэты далеких гор на горизонте, а сверху синее-синее небо…

Но где-то высоко в бесконечной дали видны силуэты стервятников, а по земле бредут десятки и сотни женщин, детей и стариков. Хотя рядом течет ручей, английские офицеры никому не дают напиться, и, сидя на лошадях, требуют: «Вперед, бурские свиньи!» А если кто-нибудь споткнется или чуть отстанет, то один из сопровождающих колонну негров начинает охаживать кнутом и споткнувшегося, и его соседей. Большего, впрочем, они себе не позволяют – все-таки англичане рядом.

И вдруг неподалеку от дороги появляется рощица. Один из негров толкает другого в бок – мол, англичане далеко. Тот хватает молодую светловолосую женщину с огромным животом и утягивает ее в рощу, а когда она открывает рот, чтобы закричать, засовывает туда рукоятку своего кнута, после чего задирает ей юбку. Через минут десять ее впихивают обратно в колонну, и она бредет дальше.

Наконец их приводят в голое поле, огороженное колючей проволокой, и один из англичан орет:

– Располагайтесь здесь, как у себя как дома, бурские свиньи. Жратву вам привезут попозже. Или, если хотите, жрите траву, – и заливается хохотом. Ему вторят другие англичане и негры. Потом ворота захлопываются.

Через поле протекает ручеек, и беременную женщину пропускают к нему одной из первых, вместе с маленькими детьми и другими беременными. Она жадно пьет, потом ополаскивает себя под юбкой и ложится на траву в изнеможении. Через полчаса она вдруг начинает громко стонать, и другие женщины относят ее поодаль, за чахлые кустики. Еще через час женщина умирает, успев лишь сказать, показывая на только что родившегося мальчика: «Пит… Его зовут Пит».

Буры руками и палками – лопат у них нет – копают в одном из концов лагеря могилу, куда и опускают тело неизвестной женщины. В будущем англичане увеличат территорию лагеря во много раз, а на кладбище, где первой была похоронена мать Пита, будут покоиться тысячи новых жертв английских «цивилизаторов».

Самого же Пита взяла к себе Сильвия Бота, у которой была трехмесячная девочка, и у которой – о чудо! – долго не пропадало молоко, несмотря на весьма скудную и скверную еду. Может, и потому, что другие буры отдавали детям и кормящим матерям последнее.

Когда Питу было полтора года, Сильвия внезапно заболела и умерла, и Пита и его молочную сестру Констанцию взяла недавно прибывшая в лагерь Астрид Гроббелаар, у которой было трое своих детей. Каким-то образом выжили все шестеро, хотя, когда в 1903-м их выпустили из лагеря, они больше были похожи на живые скелеты. И Геерт Гроббелаар, муж Астрид, вернувшись с войны, объявил, что усыновляет Пита и Констанцию.

Так Пит стал Питом Гроббелааром – никто не знал его настоящей фамилии, равно как и того, откуда родом была его мать. Англичан Пит после этого разговора возненавидел на всю жизнь.

Ферма семейства Гроббелаар, равно как и другие фермы буров, была сожжена, скотину забрали себе местные негры. Только один Йонни, получив от англичан часть животных, отдал их потом Гроббелаарам. Детство запомнилась Питу бедностъю и постоянным трудом. Но потихоньку дела наладились, и Геерт послал всех детей в школу – не только своих родных детей, но и Пита с Констанцией. И когда однажды Пит вернулся из школы и рассказал отцу про то, что в школе говорили, что во всем виноваты евреи, тот ему сказал:

– Пит, одно дело – евреи-банкиры и евреи-финансисты. Но твоя мать и твои братья и сестры выжили благодаря вот этому человеку, – и он показал фотографию, висевшую на стене, о которой Пит всегда думал, что это – кто-нибудь из родственников.

Абрам Крик родился в Одессе, но его отец Соломон покинул город, когда Абраму было всего два года. После полугода пребывания в Святой земле Соломон решил, что не хочет жить среди своих соплеменников, и купил на последние деньги для себя и своей семьи билет в Кейптаун. Там Соломон и его жена Циля работали по шестнадцать и более часов в сутки, но все дети получили хорошее образование, а Абрам поступил в местный университет и закончил его с дипломом врача. И он решил уехать в Блумфонтейн, в Оранжевую республику, где врачей было очень мало. Абрам был известен тем, что лечил всех – есть у них деньги или нет. Тем не менее зарабатывал он хорошо и вскоре купил недалеко от города большой старый дом, который начал перестраивать под больницу.