Арнольд помнит, как приезжал с бабушкой проведать родственников, которых было пол улицы… Арнольд помнит привязанную к забору белую соседскую козу, которая паслась прямо на улице, буйно заросшей лебедой, цикорием и ромашкой. У нее были зеленые прозрачные бессовестные глаза и манера смотреть не мигая. Коза приставала к прохожим, попрошайничала. Арнольд приносил ей хлеб и яблоки… Яблоки! Белый налив его детства! Громадные бело-золотые, сладкие, как мед, яблоки, от их запаха кружилась голова. Помнит тетю Люду, жену дяди Антона, урожденную Соколовскую, девушку из польской семьи, некрасивую, с побитым оспой лицом, удивительно добрую и беззаботную хохотушку, троих их детей – кузенов Арнольда. Старшего – Славика, тощего и бледного паренька, ученика железнодорожного техникума, девочку, ровесницу Арнольда, а было ему тогда лет семь или восемь, копию тети Люды, тоже Люду, Людку-будку, и младшего, любимца и баловня всей семьи, четырехлетнего хулигана Толика, который «ходил головой» и «варил воду» из матери, брата, сестры, а также соседей и соседской козы.

Когда возвращался из поездки дядя Антон, накрывалась нехитрая вечеря. На стол ставились вареная молодая картошка с укропом, сало, зеленый лук и огурцы со своей грядки, жареная рыба, черный хлеб. Рыбой снабжал половину поселка сосед-рыбак. И непременно самогон. Дядя Антон, немногословный и спокойно-улыбчивый человек, поразительно красивый, черноглазый и черноволосый, с кудрявым чубом, напиваясь, превращался в буяна, скандалиста и драчуна. Но это уже потом, а сначала дружная семья сидела за столом и вечеряла. Неторопливо точился бесконечный разговор о родственниках, знакомых, соседях, железной дороге и новой форме, которую вот-вот будут выдавать.

Старею, думал Арнольд. Съездить бы туда на денек. И на могилу бабушки тоже надо бы. А что? Взять Марту и рвануть! И на минуту он поверил, что это возможно – приехать туда, разыскать ту улицу, подойти к хате с небольшими оконцами, с палисадником впереди, где буйно растет всякая трава и цветы – и золотой шар, и мальвы, и любисток, и мята, и… эти, как их… Кульбабы! – вспомнил он далекое полузабытое слово из детства.

А какие слова знала бабушка! Таких теперь никто не говорит и никто уже не знает. Забылись. Слова – как люди, сначала бывают молодые, потом стареют и, наконец, умирают.

– Ну-ка, убери этот гармидер! – кричала ему бабушка. – И то быстро!

– Бабушка, а что такое гармидер? – спрашивал Арнольд, не спеша повиноваться, притворяясь, что не понимает.

– Беспорядок! – отвечала бабушка. – Собери все игрушки в ящик. И то быстро!

Для определения беспорядка высшего качества у нее было в запасе другое словечко: «судомыгомора». Эта «судомыгомора» представлялась Арнольду противным и гадким существом вроде Бармалея, вдобавок растрепанным и неумытым. Жила она в темноте под кроватью Арнольда и только и выжидала удобного момента, чтобы цапнуть его за ногу. Уже после смерти бабушки, будучи совсем взрослым молодым человеком, он узнал, что была она нечем иным, как Содомом и Гоморрой, наказанными библейскими городами… прочитал где-то и сразу вспомнил бабушку…

Оля проснулась и, не испытывая ни малейшего желания встать, лежала в своей любимой позе – свернувшись клубочком, глядя в окно. День обещал быть жарким, а пока прохладный еще ветерок гулял по комнате. Нужно было вставать и приниматься за уборку, задуманную еще неделю назад и отложенную по причине перемен в судьбе. Но Гильда Гильдой, успех успехом, а убирать все равно придется.

Она наконец заставила себя встать. Потягиваясь, выглянула в окно – двор был пуст; в магазин напротив привезли хлеб, и ей показалось, что она чувствует запах свежеиспеченных булок. «Полцарства за чашечку кофе», – сказала она себе и отправилась в кухню. Не забыть убрать рюмки с балкона – вчера господин де Брагга проводил их домой после спектакля, поднялся наверх да и засиделся почти до четырех. Они пили вино на балконе, ярко светила знакомая зеленая луна, в мире было светло, торжественно и пусто. Потом Оля извинилась и ушла, оставив их одних. Де Брагга поднялся и пожелал ей спокойной ночи. Риека, потягиваясь, как кошка, томно проворковала:

– Приятных сновидений.

«Хотя бы для приличия предложили остаться, – обиженно подумала Оля. – Ну и не надо, подумаешь!»

Она уснула мгновенно, как провалилась, стоило ей прикоснуться к подушке, и не слышала, когда ушел де Брагга.

Не снимая коротенькой ночной рубашки, босиком, она отправилась на балкон за рюмками, которые все еще стояли на маленьком балконном столике, потому что убрать их кроме нее, Оли, в этом доме некому. И в то время, как Оля входила в комнату со стороны коридора, легкий на помине господин де Брагга появился на пороге Риекиной спальни, нагой, с полотенцем через плечо. Оля вскрикнула от неожиданности и конфуза, господин де Брагга немедленно прикрылся полотенцем. Оля выскочила из комнаты, господин де Брагга нерешительно постоял на пороге спальни, словно раздумывая, не вернуться ли назад, потом, усмехнувшись, неторопливо побрел в ванную.

Оля, одетая, с пылающими щеками, сидела на своем любимом месте, подоконнике, и пила кофе. Господин де Брагга, в брюках, красном Риекином халате и расписных турецких шлепанцах, вошел в кухню и сказал: «Доброе утро!» Оля, вспыхнув, кивнула. И вдруг расхохоталась. Понимая, что смех ее неприличен, она тем не менее не могла остановиться, словно «сам черт ее щекотит», как говорила соседка Марья Николаевна про свою невестку-пустосмешку. Господин де Брагга смотрел на нее преувеличенно виноватыми глазами, сложив перед собой ладони, как будто собирался молиться. Оля, встретившись глазами с его смеющимся взглядом, подумала, что у него удивительно красивое тело, совсем молодое, смуглая кожа, широкие плечи и… вообще.

– Я понимаю, что смешон в этом наряде, – сказал де Брагга, разводя в стороны полы Риекиного халата, – но не надевать же с утра вечерний костюм. Обычно дамы в определенных ситуациях щеголяют утром в мужских рубашках. – Он сделал выразительную паузу. – И гораздо реже мужчины в дамских халатах, и поэтому сейчас мне очень неловко. Если вы, Наташа, скажете, что не прощаете меня и кофе мне не… как это у вас говорят – не светит, то я пойду и брошусь с балкона!

– Светит-светит! Садитесь, пожалуйста, – сказала Оля, спрыгивая с подоконника. Она достала чашку из серванта, налила кофе.

– Наташа, я заметил, что вы очень переменились, – сказал де Брагга, помешивая ложечкой кофе. – Новый стиль жизни, новые знакомства, успех – все это, знаете ли, накладывет отпечаток. И тут возникает вопрос: что вы собираетесь делать дальше? Извините мое ужасное любопытство…

– Не знаю. – Оля пожала плечами. – Все получилось так неожиданно. Я до сих пор не верю, что выступаю в кабаре, изображаю Гильду, о которой вообще никогда не слышала. Мне иногда кажется, что это сон, вот проснусь – и ничего нет! Все исчезло, как ночной кошмар. То-есть, не кошмар, конечно… – Она запнулась.