– Я учту ваши предложения, Виктор Николаевич, – сказал Сталин, делая какие-то пометки в своем рабочем блокноте, раскрытом среди тарелок и стаканов. – Мы обсудим это с товарищами военными и прикинем, чем можно помочь корпусу Баратова. Пока же вернемся к нашим сугубо внутренним делам. Один из важнейших вопросов, который срочно или, как говорит Владимир Ильич архисрочно следует решить, является вопрос о власти. Да, мы смогли установить советскую власть в большей части страны. Сейчас же следует ее упорядочить, чтобы она стала действительно народной.

Ведь что получается – если в губернском городе председатель губсовета проводит политическую линию нашей партии, то в уездах и волостях творится черт знает что. На руководящих постах там порой оказываются люди, которых к власти нельзя подпускать и на пушечный выстрел. Когда мне приносят некоторые «декреты», принятые ими, у меня волосы встают дыбом. Ладно если бы дело сводилось к национализации домашней скотины, вплоть до кур и уток. Но порой там идет речь о чуть ли не полной самостийности или о введении «принудительной трудовой повинности для представителей эксплуататорских классов». В общем, читаешь такое и не знаешь – то ли смеяться, то ли плакать, то ли идти к Дзержинскому, чтобы он послал своих людей, чтобы этих деятелей вышибли с их должностей, пока они окончательно не дискредитировали советскую власть… А то греха потом не оберешься.

– Надо учить людей, – волнуясь, воскликнул Ленин, и от того картавя больше, чем обычно. – Но мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством. Но мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами, и чтобы начато было оно немедленно, то есть к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту.

Мы с адмиралом Ларионовым переглянулись. Вот, оказывается, как звучала знаменитая ленинская фраза о «кухарке, управляющей государством».

– Владимир Ильич, – я попробовал успокоить не в меру разволновавшегося именинника, – все со временем устаканится. И люди научатся, и прилипшую к нам всякую мразь мы повыведем. Не боги горшки обжигают. Кстати о стаканах. Давайте выпьем за виновника сегодняшнего торжества.

Все дружно встали и выпили. Ленин поперхнулся, закашлялся, махнул рукой и сунул в рот кусочек сыра. Дзержинский вежливо попрощался с присутствующими, надел свою знаменитую фуражку и ушел «искоренять» и «разоблачать». Без него разговор снова скатился к политике.

– Если бы мне кто-то сказал полгода назад, – задумчиво произнес Сталин, – что нашей партии придется решать не вопросы выживания и издания газеты, а международные проблемы и практические задачи строительства новой государственности – я бы не поверил этому человеку, посчитав все сказанное им глупой шуткой. Но это – реальность, и советская власть победила на большей части территории бывшей Российской империи.

А все это случилось из-за того, что произошло нечто, совершенно непонятное, и в наш грешный мир ворвалась, словно ураган, эскадра наших потомков. До сих пор я не могу понять, что это – чудо Господне, или природный феномен. Ну да ладно… С разрешения уважаемого мною Владимира Ильича я хочу поднять этот тост за присутствующих здесь Виктора Николаевича и Александра Васильевича, а также за всех людей из XXI века, которые оказали нам неоценимую помощь. Пусть будет счастлива и долга их жизнь, пусть они знают, что мы благодарны им за все, что они для нас сделали.

Сталин подкрутил усы и осушил до дна свой стакан. Я взглянул на кувшин, который неожиданно оказался пустым. Ленин, Ларионов и я тоже выпили и уселись на свои стулья. В этот самый момент в кабинет заглянула Ирина, которая, недовольно сморщив носик, поинтересовалась: не пора ли честь знать? Мы не стали спорить с супругой председателя Совнаркома и вежливо откланялись. Праздник закончился, и снова наступили суровые будни…

25 апреля 1918 года. Петроград, съемная квартира в Таировом переулке. Лидер партии правых социалистов-революционеров Виктор Михайлович Чернов

Революционный вихрь, охвативший Россию больше года назад и поначалу вознесший Чернова почти на самую вершину власти, оставил у него весьма тягостное и неоднозначное впечатление о революционных процессах в тяжелых условиях российской действительности.

Не так он представлял себе все это в годы революционной деятельности, когда от лица аграрно-социалистической лиги вел революционную агитацию среди крестьян Тамбовской губернии, замыслив покрыть всю страну сетью тайных крестьянских организаций.

В смутные годы первой русской революции, когда в угаре террора и насилия возникла и окрепла партия социалистов-революционеров и ее легендарная Боевая организация (БО), он, сам непосредственно не участвуя в «эксах» и терактах, подводил теоретическую базу под действиями БО, которой руководил опытный и безжалостный Евно Азеф. Каждый занимался своим делом: боевики кидали бомбы и стреляли из револьверов, получая после поимки за это «столыпинский галстук», а товарищ Чернов сколачивал политический капитал, став одним из лидеров партии социалистов-революционеров. А Евно Азеф, щедро получая деньги: от кровавых «эксов», от охранки и еще из нескольких, так и оставшихся неизвестными источников, лихо кутил в фешенебельных кабаках с дамами полусвета и щедро пользовался всеми радостями жизни.

Разоблачение Азефа и «скорострельные суды» премьера Столыпина вскоре свели на нет влияние партии эсеров в России. Ни разу ни в кого не выстреливший и не обидевший даже мухи Чернов в газетных статьях, печатавшихся за рубежом в социалистических изданиях, продолжал обосновывать и поддерживать идею террора, прекрасно зная, что ему самому за это ничего не будет.

Не так, совсем не так представлялось ему будущее свободной России, сбросившей оковы самодержавия. Год назад он вместе с Савинковым и Авксентьевым, уже в виде законченного политического продукта, прибыл в революционный Петроград для участия в дележе полагающихся борцам с режимом теплых местечек и министерских портфелей. Почти сразу же он получил во 2-м Временном правительстве, возглавляемом его однопартийцем Керенским, пост министра земледелия. Эта была вершина его политической карьеры, тот самый момент, когда он был уверен, что все дальнейшие преобразования в России будут происходить исключительно под знаменем партии социалистов-революционеров.

Казалось, настал долгожданный момент – дореволюционная эсеровская программа-минимум предусматривала проведение земельной реформы – вот тебе карты в руки, давай – действуй! Но нет, вся его реформа ограничилась пустой говорильней без всяких практических результатов, а злободневным аграрным вопросом пришлось заниматься ненавистным Чернову большевикам, которых он еще и обвинял в воровстве.

Вот как писало тогда одно сатирическое издание:

«Мужицкий министр по профессии. Это предсказала ему еще бабушка, когда министру было три года. Представительный человек. В прокламациях сам себя рекомендовал как „селянского министра“. Седая львиная голова, на устах постоянно сахарная улыбочка, любит шуточки, красное словцо и немножко пафоса. С виду это „Барин на крыльце, / С выраженьем на лице“, а по речи крестьянский ходатай и печальник, готовый положить душу за други своя. Вот так слушает его товарищ-крестьянин, расплывется лицо у него от предвкушения радостей, и подумает он: „Эх, барин, твоими бы устами да мед пить!“ Обходительный человек, что и говорить. И он обойдет действительно, когда нужно, „проклятый вопрос“, не скажет: нет, не скажет: да, он просто воздержится от голосования, по старинной поговорке: „слово это серебро, а молчание – золото“».