морю. Увы, нам не повезло — никто никуда не плыл. Пришлось топать своим ходом.

Город-порт, разделенный рекой и зажатый между морем и скалами, выглядел не особо приветливо, напоминая поселения Страны Волн своей безликой застройкой без намека на фантазию. На одном из утесов возвышался короткий маяк, похожий на обрубок древней башни, которую наспех покрасили в бело-красный. Сам «огонь», как под колпаком, находился под защитой мутноватого стекла.

— Ирука, ты тут родился?

— Скорее всего нет, но вообще — не знаю, — осматриваясь, ответил я Наруто, — это место не кажется мне близким, как Коноха. Не похоже, что я тут долго жил. Или часто тут бывал. Но маяк мне знаком, — тут я сказал чистую правду. — Кажется, я его уже видел раньше, только без краски.

— Сходим туда? — с энтузиазмом воскликнул Наруто. — А какой он был? Маяк.

— Не сейчас, — я потер виски, чувствуя слабую боль в висках, — сначала найдем домик, который нам обещали, и приведем себя в порядок. Я ужасно хочу помыться. А маяк, — все же ответил я, — он был светло-серый, светлее, чем скалы вокруг. В дождь это видно сильнее всего, — я скривился и сам себя поправил: — То есть было видно.

Но ушли мы недалеко, боль усилилась и стала мешать думать. У нее словно был собственный пульс, медленный, накатывающий волнами, вводящий в транс размеренными мягкими ударами, отдающимися в перегородке носа и пульсирующими под горлом, и от которой хочется дышать, как собака ртом. Эти симптомы значили только одно: меня ждала новая порция Его воспоминаний.

— Я передумал, — быстро проговорил я, пытаясь попасть дыханием в такт «ударов», чтобы стало легче.

— Опять? — серьезно сказал Наруто и крепко взял меня за руку.

— Что с ним? — обеспокоенно вцепилась Анко в рукав, от волнения так оцарапав мой локоть, что у меня на миг даже сознание прояснилось.

— Он так вспоминает, — пояснил Узумаки, а остальное я уже не услышал.

Бараки сменились широкими улицами, прикрытыми густой сочной зеленью, как зонтиками. Прямо на крышах низких домов из темного камня шуршали высокие пучки с острыми большими листьями, а около заборов торчали высоченные пальмы с гроздьями незрелых бананов. Две белые курицы, отчаянно квохча, делили сухую коричневую шкурку фрукта. Я из прошлого пнул камешек, который попал в одну из наседок, и они обе, теряя перья, разбежались в разные стороны.

Проследив за птицей с черным хвостом, заглянул за символический забор из редких кустов с узкими и длинными листьями. Массивный каменный дом из крупных кирпичей под своим весом врос в землю, и его жильцам пришлось выкопать ступеньки под дверью. Когда заметил, что курица метнулась в открытую дверь, я вздрогнул и поспешил прочь.

В себя пришел уже у маяка, самозабвенно блюющим в дикие цветы, под стеной, там, где башня почти касалась обломка скалы, словно срезанного гигантским мечом.

— Даже не знаю, что хуже, — я сплюнул в многострадальные цветочки, — рвота или кровь из носа?

В последнее время «приступы» случались редко и были слабыми. Даже Наруто не всегда замечал, что мне нехорошо.

Когда пришел в себя настолько, что смог бы встать на ноги, я подумал о том, почему мне так резко поплохело. Я просто обязан был понять, что вызывает эффект «узнавания», чтобы больше понять о себе и о бывшем хозяине тела.

Возможно, меня так скрутило потому, что в Конохе я теперь ориентировался в основном на свои воспоминания, а тут было место, абсолютно незнакомое мне, но не предыдущему владельцу этого тела.

— Надо будет разобраться, но потом, — пробормотал я, поднимаясь на ноги. Те сами понесли меня к массивной деревянной двери, руки насчитали от нее восемь кирпичей-булыжников влево, которые из-под толстого слоя краски едва можно было прощупать, а потом подвис, потому что нужный кирпич должен был находиться на уровне моего подбородка.

Проблема заключалась в том, что с тех пор Ирука сильно подрос, и какой именно из кирпичей ковырять, портя кунай, я не догадывался, а ковырять весь ряд — дурная работа.

— Ирука, ты меня слышишь? — громко и по слогам почти прокричала Анко.

— Да-да, сейчас я вас слышу, — я отмахнулся, не сводя глаз со стены. — Наруто, иди-ка сюда.

Когда мальчик подошел, я провел рукой линию от его подбородка до стены и, выбрав три булыжника, отодвинул мелкого подальше. Краска поддавалась легко, опадая под ноги белыми многослойными хлопьями, а вот цемент или что-то похожее заставил меня хорошенько поработать. Оглушительно чихнув, я уронил под ноги кирпич, чуть не порезавшись, отбросил кунай и, забыв обо всем на свете, дрожащими руками полез в нишу. Жестяная коробка вяло посопротивлялась, а затем все же открылась, насыпав в руки остатки резинового шнура, который делал ее герметичной.

Изнутри пахнуло, как из подворотни, аммиачными парами, так что желудок громко буркнул. Заткнув нос пальцами, я заглянул внутрь и понял причину вони: морские звезды.

Кроме этих вонючек в коробке лежали какие-то шарики, бусины, даже был кусочек янтаря с муравьем, а еще — сероватые гладкие камешки и продолговатый футляр из бамбука с тощим свитком.

На таких свитках писали пожелания в храмах, а потом прихожане вешали их на стену, как картину, на витом шнурке.

У меня перехватило дыхание, когда я подрагивающими руками развернул плотную бумагу, выйдя из тени маяка.

Черные закорючки, когда-то выведенные старательной детской рукой, сложились в короткое послание: «С возвращением! Если я это достал, значит, мы наконец-то вернулись домой! Мы будем жить здесь счастливо, как наши предки, о которых я читал в нашей библиотеке!

Каменистое побережье, жди нас, мы вернемся!

Мы никогда больше не вернемся в Коноху! Мне она не нравится, потому что она пыльная, грязная и рядом нет такого красивого моря, как здесь!»

А затем автор письма разошелся и начал рисовать. Рисунки были вполне узнаваемы: солнце, облака, куцый островок с пальмой, улыбающийся человечек с хвостом и чертой над носом, гордо стоящий на спинах двух дельфинов в чернильном море, вытянутом из кляксы. Это было что-то вроде письма в будущее.

Я узнал свой почерк. То есть Ируки, но все равно мой.

Я вспомнил, как под одобряющим взглядом отца писал, а