Понимая, что этот афронт грозит ему самыми крупными неприятностями, Евдокимов решился на отчаянный шаг и явился с материалами прямо на дачу Сталина в Сочи. Изучив документы, Сталин объявил: «Для меня ясно, что мы имеем дело с людьми, сознательно срывающими производство, но для меня не ясно, кто ими руководит. Или это идет по линии штабов, в частности, Польского штаба, или в срыве производства заинтересованы фирмы, которым в прошлом принадлежали эти предприятия… Когда окончишь дело, пришли его в ЦК»[394]. Заручившись поддержкой Сталина и правом обращения в ЦК в обход ОГПУ, Евдокимов воспрянул духом и с удвоенной энергией взялся за продолжение следствия. Позднее он (в сопровождении начальника ЭКУ ПП К.И. Зонова и группы чекистов) выезжал в столицу для очередного доклада по «громкому делу в Шахтах».

Надавил Сталин и на руководство ОГПУ СССР. Ягода и Менжинский были вынуждены признать правоту Евдокимова и прислать ему в помощь сотрудников Экономического управления ОГПУ. Позднее с Лубянки в Ростов-на-Дону ушла телеграмма следующего содержания: «Ввиду того, что означенное дело («Шахтинское». — Прим. авт.) вышло за рамки данного района (СКК. — Прим. авт.) и дальнейшее раскрытие упирается в необходимость производства следствия в Харькове, в Москве… нами дано распоряжение следствие по означенному делу сосредоточить в Москве». Так совместными усилиями ростовских, украинских и московских чекистов, при прямом покровительстве Сталина, и рождалось громкое «Шахтинское дело».

Среди первых арестованных специалистов в Шахтинско-Донецком округе оказались А.К. Колодубов, Н.Н. Березовский, А.И. Казаринов, Н.Н. Горлецкий и другие. Всего было арестовано 53 инженера из Донецко-Горловского, Несветаевского, Власовского, Щербинского рудоуправлений, правления треста «Донуголь» и аппарата ВСНХ СССР. Арестованные сразу же заявили о своей невиновности и необъективном отношении к ним следствия.

Материалы уголовного дела показывают, что большинство арестованных «спецов», особенно те, кто работал на шахтах еще с дореволюционного времени, не скрывали своего негативного отношения к советской власти и высказывали «сомнения в правильности политики партии и правительства в области камённоугольной промышленности», темпах и методах индустриализации страны. Такое поведение и их «насмешливое отношение к вере трудящихся в скорое построение общества социальной справедливости» рассматривались Евдокимовым и его сотрудниками не иначе как «вредительство». Особую роль сыграли и личные контакты ряда арестованных с бывшими владельцами шахт, эмигрировавшими после 1917 года за рубеж[395].

Все это не могло объяснить причин, по которым на шахтах Шахтинско-Донецкого и других округов края постоянно происходили аварии, и снижалась добыча угля. Сотрудники ЭКУ ПП ОГПУ по СКК не желали видеть главного — постоянных нарушений правил техники безопасности и технологии добычи угля. Отметая реальное положение вещей, чекисты добивались от арестованных лишь одного — «чистосердечных признаний» в организации вредительской и диверсионной деятельности на шахтах Северо-Кавказского края.

В ход шли разные способы давления на подследственных. Тут и применение физического воздействия (лишение сна до трех суток и более), использование «метода» беспрерывно повторяющегося чтения обвиняемому его будущих показаний на суде о якобы совершенных им «преступлениях», запугивание и угрозы репрессий в отношении семьи. Это приводило арестованных в состояние крайнего физического и нервного истощения, и они стали давать признательные показания в якобы совершенных ими преступлениях.

О чекистских методах «поиска истины» свидетельствовали и сами арестованные специалисты. Инженер Ржепецкий заявлял: «Ужас, как в одиночной камере, так и здесь, преследует меня, не знаю, чем себя оправдать», Подследственный В.Я. Юсевич писал в одном из заявлений: «Я подписал признание по принуждению. Давно нахожусь в невменяемом состоянии». Горный техник С.А. Бабенко показал, что признательные показания дал после годичного заключения, когда едва понимал, что подписывает. Еще один участник «Шахтинского процесса» райуполномоченный Шахтинского района Г.А. Шадпун утверждал: «Признательные показания появились в результате незаконных методов следствия, не давали спать в течение десяти суток»[396].

Сфальсифицированные показания рисовали масштабную картину вскрытого вредительства в Шахтах, это: а) саботаж и вредительство на шахтах и в составе рудоуправлений; б) срыв руководящей деятельности треста «Донуголь»; в) подрыв планового руководства угольной промышленностью в Москве. Схема вредительской организации, обрисованная северокавказскими чекистами включала в себя низовые группы вредителей на шахтах и рудоуправлениях в Шахтинском районе; директорат треста «Донуголь» в Харькове (среднее звено); руководящие работники угольной промышленности в Москве (высшее звено) с выходом на контакты с политическим руководством «Торгпрома» в Париже, Берлине и Варшаве.

Отдельные московские политики, будучи хорошо осведомлены о методах работы ОГПУ, поначалу с большой осторожностью отнеслись к «Шахтинскому делу». Так, К.Е. Ворошилов вопрошал у члена Политбюро ЦК партии М.Е. Томского: «Миша, скажи откровенно, не вляпаемся мы при открытии суда в Шахтинском деле. Нет ли перегиба в этом деле местных работников, в частности краевого ГПУ». Но лидер советских профсоюзов уверенно заявил: «Опасности нет. Это картина ясная. Главные персонажи в сознании. Мое отношение таково, что не мешало бы еще полдюжины коммунистов посадить»[397].

Полпред ОГПУ Евдокимов также был уверен в успешном исходе дела. В своей речи на пленуме Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) (в мае 1928 года) главный краевой чекист заявлял уже о грядущих переменах в репрессивной политике: «В последнее время курс взят на смягчение репрессий. Надо будет взять противоположный курс, и сейчас надо сказать прямо, что, не расстрелявши несколько лиц, которые допустили грубейшие промахи, крупные растраты и бесхозяйственность, мы не достигнем соответствующих результатов в их искоренении… Значение «Шахтинского дела» заключается в том, что мы должны все участки нашего хозяйственного фронта посмотреть, проверить в свете этого «Шахтинского дела». «Шахтинское дело» — это наше поражение, а на поражениях надо учиться»[398].

Шахтинские события стали первой ласточкой в веренице последующих громких судебных дел над вредителями во всех отраслях промышленности (на железнодорожном транспорте, в легкой, металлургической, военной и горнодобывающей промышленности и т. д.). И у истоков этого всесоюзного процесса стоял полпред ОГПУ Е.Г. Евдокимов.