Иностранные хронисты, естественно ожидавшие чуда от этого соперника Пико делла Мирандолы, может быть, немного и преувеличили такое раннее развитие его интеллекта. Двенадцати лет он будто в совершенстве владел латынью и составлял стихи. Он читал классиков и изучал философию. К несчастью, его учителя совершенно упустили физические упражнения в его воспитании и исключили из него всякое занятие искусством, но более разумно они внушали своему воспитаннику уважение к национальным обычаям. Комнаты молодого царевича отражали на себе эту смесь консервативного духа с прогрессивными стремлениями. Его спальня была загромождена иконами и физическими приборами, наряду с европейскою меблировкою и целою массою светских безделушек.

Также очень рано царевич был приобщен к делам, и в 1666–1667 годах Крыжанич, сосланный в Сибирь, пытался войти в сношения с этим будущим государем, подававшим такие надежды. В ту же эпоху сын Алексея сделался кандидатом на трон Польши, и уже тринадцати лет произнес перед польскими посланцами пространную речь наполовину по-латыни, наполовину по-польски. Ей мог бы аплодировать Крыжанич. Увы! преждевременно открытая могила должна была поглотить все эти надежды. Царевич умер в январе 1670 года, и 1 сентября 1674 года его младший брат Феодор, четырнадцати лет, был объявлен наследником. В совокупность причин, вызвавших революционный кризис восемнадцатого века, вмешался еще один роковой случай.

Это событие было чревато последствиями. Феодору нельзя было отказать в интеллигентности и образовании, но он был больным человеком, ходил, лишь опираясь на палку, был вынужден просить помощи у придворного, чтоб снять свою шапку перед иностранным посланником, и совсем не мог управлять. Но он наследовал своему отцу по крайней мере без всякого затруднения и, кажется, на этот раз без всяких симулированных выборов.

Правление досталось на деле Матвееву, а оно могло попасть в худшие руки. К несчастью, этот заместитель нового государя был также приемным отцом мачехи царя, и между детьми от обоих браков загорались скоро во дворце споры, невиданные до тех пор. Вскоре без всякой метафоры возродилась Византия в Третьем Риме. Дочь покойного государя от первого брака, Софья Алексеевна, командует целым батальоном царевен, пятью сестрами и тремя тетками, которых уже не запирали в терем по старинной моде, так как на этот счет Наталия приучила обитателей Кремля к новому духу. Власть Софьи опиралась на прочное положение, созданное Милославскими во время долголетнего брака Алексея с его первою женою. Наталия умеет стоять на своем, но политика не была ее делом, а сын ее был слишком мал. Автор очень любопытного сообщения о Стрелецком бунте, один польский хронист, говорит, что Матвеев сначала скрывал смерть Алексея и хотел воцарить Петра с помощью этого мятежного войска. Между тем это не вменялось ему в вину среди главных обвинений, предъявленных потом против предполагаемого творца этого заговора.

Во всяком случае, преданный Феодору, Матвеев сохранил еще некоторое время свое высокое положение, но власть постепенно ускользала из его рук. Постоянно болея, новый царь тем более легко отдавал себя на попечение своим близким и, наперерыв заботясь о нем, тетки и сестры сумели отставить ненавистную мачеху, скромную дочь стрелецкого капитана, который в Смоленске носил еще лапти. Сам выскочка, и благодаря этому еще более ревниво наблюдая за всяким счастливым соперником, управитель двора Богдан Хитрово, хотя и был когда-то близким другом Матвеева, деятельно помогал их усилиям, пользуясь влиянием управительницы двора, той самой Анны Петровны Хитрово, которая благодаря своей репутации постницы пользовалась большой любовью в маленьком женском мирке, хотя и эмансипированном, но все еще очень набожном, который теперь царил в Кремле.

Матвеев потерял сначала управление Аптекарским приказом, очень важным учреждением в то время, так как лекарства играли большую роль в жизни царствующего государя. Потом грубый предлог, жалоба датского резидента на неоплаченную доставку рейнвейна, послужил поводом к смещению несчастного (в июле 1676 года) под рукоплескания черни, считавшей Матвеева колдуном. Сосланный в глубь Сибири, в плачевной памяти ужасный Пустозерск, он еще имел наивность забрасывать прошениями и оправдательными письмами царя и его приближенных, не забывая в них и бедную Наталию. Он не знал, что в это же время собственный брат второй жены Алексея, Иван Нарышкин, также подвергся пожизненному изгнанию после долгого пребывания в застенке.

В то же время патриарх Иоаким сводил свои личные счеты с духовником Алексея, Андреем Савиновым. Он лишил его священства и заключил в отдаленном монастыре. Но для старого злопамятного священнослужителя, нашедшего в этом свое удовлетворение, это было только началом других репрессий, предметом которых явились более крупные лица.

При известии о смерти «тишайшего» царя взволновался и другой изгнанник. В своей тюрьме Ферапонтовского монастыря Никон проливал слезы, но отказался прислать письменное свидетельство прощения, которое по обычаю, просили у него для усопшего. Кроме того, обратившись с просьбою к новому государю по незначительному поводу, он даже подписал ее: Никон, патриарх. Правящий патриарх воспользовался этим, чтоб собрать новый реквизит против смелого соперника. Комиссар, назначенный для наблюдения за арестованным, князь Самуил Щайссунов, отдался этому делу с большим рвением. Излишества всякого рода, варварское обращение с различными членами общины, наложение наказания на одного служителя, повлекшего за собою его смерть, – все эти преступления, в которых обвинялся неисправимый мятежник, сыпались, как из рога изобилия. После смерти Алексея Никон не переставал пить во время поста, позволяя себе в пьяном виде особенные выходки, соединенные с грубым развратом. Он напоил водкою одну молодую девушку двадцати лет до того, что она потеряла рассудок и даже жизнь. Его заточение сделалось иллюзорным. Так, например, он приказал выстроить себе дом в двадцать пять комнат и вел там жизнь, никоим образом не могущую быть терпимою. Очень редко отправляясь в церковь, по свидетельству прислуживавшего ему брата Ионы, он уже три года не говел, под предлогом советов врачей, водил к себе молодых женщин, запирался с ними с глазу на глаз и совершенно их раздевал. Он очень любил совершать свадьбы, водил молодых женщин после церемонии в свою келью, напаивал их и держал там у себя до полуночи. Один мирянин служил для него сводником, и многие из его почитателей приходили к нему ночью со своими женами и отдавали их ему.

Предполагаемое участие бывшего патриарха в бунте Стеньки Разина было поставлено на вид, и Собор, созванный по этому поводу Иоакимом, кажется, признал очевидность всех фактов, отягчавших обвиняемого. Никон их энергично отрицал. Ухаживая за больными женщинами, он, как он утверждал, никогда не касался «срамных частей», а только предписывал употреблять для них подходящие мази. Исключая Ионы, все его приближенные его оправдывали. Но в мае 1676 года, по декрету Собора, он был тем не менее отправлен в монастырь Св. Кирилла, где тщательно выбранные два монаха должны были жить с ним в одной келье и внимательно наблюдать за ним.