На допрос вели недалеко, до конца коридора. Поднялись на один марш лестницы с забранным частой сеткой пролетом, свернули в коридор, неотличимо похожий на нижний, застеленный тем же веревочным матом, но чем-то неуловимым отличающийся. Это уже позже Буданцев сообразил чем.

Здесь за дверями размещались не тюремные камеры, а обыкновенные кабинеты, и, значит, не исходило из них насыщенного нервного излучения страха и отчаяния, производимого сотнями лишенных свободы, мучительно ждущих решения своей участи людей.

Он уже сталкивался с этим феноменом, бывая по делам службы в ДОПРах, и, обладая достаточно тонкой нервной организацией, всегда удивлялся, думая о тамошних сотрудниках, — как можно ежедневно и постоянно выносить подобную убийственную ауру?

Кабинет специальный, допросный, мало отличающийся своим оснащением от тюремной камеры, только вместо топчана — железный стол с лампой и телефоном, кроме табурета — венский стул для следователя да окно, хоть и зарешеченное, но с нормальными, прозрачными стеклами.

Следователь — немолодой, со шпалами капитана ГБ в петлицах, лицо неприятное, даже не старается казаться доброжелательным, наоборот, демонстрирует, как ему противно повседневно общаться со всякой сволочью, вроде как этот, только что введенный.

У следователя — три шпалы, у самого Буданцева — ромбик, отчего-то до сих пор не сорванный, оба они — в какой-то мере коллеги, хоть и специализация у них разная. Не ожидая приглашения, сыщик сел на табурет, сложил на коленях руки, уставился в переносицу капитана, словно все у них наоборот и это он, а не Буданцев, подследственный.

Помолчали. Наконец капитан первым нарушил паузу — протянул пачку «Беломора», предложил:

— Закурим?

«Отчего же нет, хоть и свои папиросы имеются, но их можно и поберечь, сколько еще сидеть придется? И передач ждать не от кого».

Капитан, очевидно, после некоторых сомнений избрал тактику доверительной беседы: свои мы, мол, тут, а между своими какие формальности? Хоть и лежал перед ним на столе стандартный бланк допроса, он отодвинул его в сторону. Не стал спрашивать анкетных данных, предупреждать об ответственности за ложные показания, не сообщил даже, в каком качестве видит сейчас Буданцева — свидетеля, подозреваемого или уже обвиняемого.

— Ну что, расскажите, какое задание вы получили от бывшего старшего майора Шадрина? — предложил следователь после второй или третьей затяжки. Спокойно так, даже безразлично.

И Буданцев ответил спокойно, обращаясь к понимающему человеку:

— Какое задание? Сами ведь знаете. Третьего дня вызвал меня начальник МУРа, приказал прибыть в этот вот дом и поступить в распоряжение комиссара госбезопасности 1-го ранга Заковского. Замнаркома передал меня в оперативное подчинение старшего майора Шадрина, которого я, замечу, увидел впервые в жизни. Тот поручил мне принять участие в расследовании, — здесь Буданцев замялся. ГБ, оно и есть ГБ, кто их знает, в какие они игры играют, а он может влететь на ерунде. Сейчас на него ничего нет, а скажешь не то — и тут же появится. — Вы — капитан, он — старший майор. Заковский — замнаркома. Я предупрежден об ответственности за неразглашение. И как теперь быть?

— Некогда нам ерундой заниматься. Он велел заняться поиском исчезнувшего наркома Шестакова, так?

Не желая уступать слишком легко, Буданцев ничего не ответил, просто кивнул.

— Да знаю я все, — начал раздражаться следователь. — И что поручил, и кого в помощь дал. Поэтому хватит валять дурака. Быстро и подробно все расскажете — и свободны. Не зря же у вас только ремень отобрали. Что в камере ночевать пришлось — прошу прощения. Нужно было вас до поры изолировать. Только.

«Только? — подумал Буданцев. — Если так, зачем вообще было сажать? Сразу бы и поговорили. Тут другое что-то».

Демонстрируя полную готовность к сотрудничеству, а как же иначе — милиция, ГБ, все равно одна контора, — он изложил все, что знал и делал, за исключением собственных версий происшедшего, и, конечно, ни словом не упомянул о Лихареве.

— Все? — разочарованно спросил следователь. — Три дня работали — и никаких результатов?

— Как же никаких? — возмутился Буданцев. — Обыски провел, повторную экспертизу получил, версии сформулировал, 27 свидетелей опросил — это вам мало? Результаты обязательно будут. Другое дело — когда? Могут и сегодня, могут — через неделю. Но это уж, брат, такая специфика. Скоро только кошки родятся, — вспомнил он поговорку одного сыщика, имевшего за это прозвище Акушер. — Теперь вы знаете ровно столько, сколько я. Если не больше. Словно у вас так не бывает.

— У нас — не бывает, — с нажимом ответил капитан. — У нас быстро признаются.

— Когда есть кому и в чем — у нас тоже быстро получается. А пока найдешь — забегаешься.

— Не получается разговора, — с сожалением сказал следователь. — Попробуем по-другому. Отвечайте — какое задание вам дал разоблаченный враг народа Шадрин? Затянуть следствие, дать возможность другому врагу — Шестакову скрыться, замести следы?

— Да послушайте, капитан, о чем вы говорите? Соображать же надо! Кто я и кто Шадрин?! На кой ему меня вообще приглашать надо было, чтобы следы заметать? У ваших это куда лучше получается. А я сыщик, понимаешь? Ловлю нормальных бандитов и убийц, такая у меня квалификация.

Он не успел закончить свою возмущенную тираду. Следователь извлек откуда-то из-под стола гибкую резиновую дубинку и наотмашь перетянул Буданцева по плечу с захлестом на спину.

— Нет, ты мне, сволочь, все скажешь! Где нарком скрывается, зачем вы его прячете, с кем и куда позавчера на заграничной машине ездил. — Каждую фразу следователь сопровождал ударом — по спине, по ребрам. Лицо и голову пока не трогал. — Думаешь, мы не знаем, что у вас заговор против наркома Ежова составлен? Кто у вас главный? Кто тебя завербовал, когда, как?

Был краткий миг, когда Буданцев чуть было не бросился на следователя, не выхватил у него дубинку, но кое-как сдержался. Дернись только, ворвутся ждущие за дверью дюжие выводные, повалят на пол, начнут месить пудовыми яловыми сапогами.

Умаявшись или решив, что для начала хватит, капитан бросил дубинку на стол.

— В камеру. Иди, еще подумай. Сдашь своих главарей и Шестакова — обещаю снисхождение. Нет — сто раз пожалеешь, что родился.

На площади перед станционной платформой обнаружилось несколько промышляющих извозом крестьян с санями-розвальнями и даже один возок на круто изогнутых кованых полозьях, с нарисованными на задней стенке аляповатыми цветами, отдаленно похожими на розы. Наверное, на нем ездил какой-нибудь бывший кулак, обслуживавший по случаю сельские свадьбы. И лошадь была запряжена хорошая, имевшая отношение к орловским рысакам.

— Вот это нам подойдет, — сказал Шестаков, вновь ощутивший прилив энтузиазма и активности.

Чем острее складывалась ситуация, тем бодрее он себя чувствовал.