После молитвы все вновь сели, как положено, а мистер Гради минуты две просто стоял на помосте и смотрел на собравшихся. Иниго стал гадать, что же будет дальше.

— И-и-и… — запел мистер Гради.

Все сразу вскочили на ноги — кроме Иниго. Он на секунду замешкался, его конец скамейки резко опустился и скинул Иниго на пол; другой конец взлетел вверх и опрокинул круглого коротышку — того самого, беззубого, — на скамью впереди; поднялись крики и суматоха. Гимн оборвался, коротышку вернули на место, скамью поправили, а Иниго — красный как рак, пыльный и злой — встал на ноги.

— И-и-и-и… — вновь затянул мистер Гради, и тут уж грянули все. Иниго не пел: он впервые слышал этот гимн и чувствовал себя очень глупо. Когда наконец все опять сели, он почувствовал себя еще глупей, потому что от выделенного ему места на краю скамьи ничего не осталось. Он уже хотел отойти и прислониться к стене, когда Фреда отхватила кусочек скамьи у дородной дамы справа и так мило предложила ему сесть, что Иниго не устоял. На этих шести дюймах он и просидел остаток вечера.

Сначала слово дали мистеру Е. Г. Тимпани. Взмокший и гордый, он вышел вперед, сжимая в руках толстую стопку заметок, и весь превратился в золотые очки, зубы и нелепые каштановые кудряшки. Он широко улыбнулся публике — за такие минуты мистер Тимпани без колебаний продал бы весь Вулвергемптон — и принялся сыпать цифрами: сравнил число новообращенных в Ефреме и Дане, доказал, что Гад скоро обскачет Иссахара, и даже назвал процентные соотношения. Мистер Тимпани столь умело пользовался своими бухгалтерскими навыками, что Иниго стал ждать, когда он вспомнит о других пройденных курсах и заговорит на деловом испанском. Не восхититься мистером Тимпани было нельзя, так искренне он радовался, так простодушно гордился своей ответственной оргсекретарской должностью. Иниго с грустью подумал, что мистеру Тимпани недолго радоваться жизни — через два года он поймет, каким был дураком (если, конечно, Вторые ресуррекционисты не оставили за собой право регулярно переносить Судный день на несколько лет вперед).

Потом выступала миссис Бевисон-Берр, деспот и тиран. Темой ее доклада было безбожие. Она говорила о безбожии так, словно это гнусный человек, который завел себе привычку каждое утро и каждый вечер наносить ей личные оскорбления. Мисс Бевисон-Берр приказала бороться с безбожием любыми возможными способами и перечислила многие из них. Впрочем, она не возлагала больших надежд на свою паству: лишь единицы из них угодны Иегове, однако борьба с безбожием — то малое, на что способен каждый. Кроме того, ресуррекционистам напомнили, что безбожие и большевизм — одно и то же. Затем миссис Бевисон-Берр вновь завела речь об Иегове. По ее тону можно было подумать, что это видный политик, остановившийся на ночлег в ее загородном доме. Речь миссис Бевисон-Берр не произвела фурора, однако ее присутствие явно порадовало большинство слушателей.

Следом за ней выступил майор Данкер. Он говорил о пирамидах, международных отношениях и землетрясениях. Уткнувшись носом в свой блокнотик, он стал рассказывать о дюймах пирамиды, по которым легко вычисляются все главные даты мировой истории, однако из-за блокнотика следить за его мыслью было очень трудно. Затем он перешел к международным отношениям — в этой области стремительно назревал страшный кризис. Мы стоим на пороге величайших и последних войн в истории человечества, настоящего Армагеддона. Но это еще цветочки, после них начнется самое ужасное. Землетрясения. Все заметили, что ураганов, наводнений и землетрясений в последние годы становится все больше и больше; этот феномен ставит в тупик самых выдающихся ученых мира, которые пытаются раскрыть причины таинственных катаклизмов. Однако все тщетно. Дело тут не в падении или подъеме столбика барометра, и даже не в пятнах на солнце. Страшные силы, до сих пор пребывавшие в плену, вырвались на волю. Таковы первые деяния освобожденного Князя Тьмы. «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей»[41]. Этой цитатой, произнесенной тем же сухим тоном, майор внезапно заключил свою речь. Иниго решил, что это действительно очень тихий и порядочный душевнобольной.

Мистер Гради спросил, не хочет ли кто-нибудь из собравшихся взять слово. Минуту или две все молчали, а потом на ноги вскочил человек с черной бородой. Он быстро проговорил, что король Георг V — девяносто девятый по счету после царя Давида, и сразу сел. Затем поднялась сухонькая женщина с пронзительным голосом: ей уже четвертый раз за год снилось, как ангел машет над собором Святого Павла чем-то вроде золотого ведерка для угля. Мистер Гради одобрительно кивнул, но в целом по нему было видно, что этой даме еще рано гордиться своими успехами. Потом вновь наступила тишина. Мистер Гради вышел вперед и хотел еще раз обратиться к слушателям, когда сзади поднялось какое-то волнение.

— О, какая радость, пожаловал наш давний друг, преподобный Хиггинворт Вендерби! — возгласил мистер Гради. — Уверен, он с удовольствием скажет нам несколько слов. Какая честь!

На помост взошел высокий тучный мужчина в черном. Пока слушатели яростно аплодировали, этот необыкновенный человек отдувался и отирал лоб. У него была густая грива темных волос и чрезвычайно широкое, белое и мокрое лицо с впалым лбом и подбородком.

— Друзья! — прогремел он. — Прошу вас немного подождать. Я не могу говорить с вами, задыхаясь, а я так спешил, что не задыхаться не могу. — Зал вновь взорвался овациями. Хлопал даже Иниго: оглядевшись по сторонам, он заметил, что все собравшиеся разом повеселели, выпрямились и приготовились слушать.

Мистер Вендерби поднял большую белую руку.

— Друзья, — мягко начал он, — я очень рад, что вновь могу выступить перед вами, а ведь в нашей юдоли печали и слез так мало радостей! Мы живем во грехе, и Смерть вовсю хозяйничает среди людей. Муж бросает жену, мать льет слезы над покинувшим гнездо сыном. — В таком духе он продолжал несколько минут; голос его звучал мягко и переливчато, словно приглушенные сурдинкой струны. Не имело значения, что он говорил, важно было — как. Даже Иниго, которому мистер Вендерби сразу внушил неприязнь, отчего-то растаял. Остальные же без стеснения предались роскоши простых чувств: некоторые дамы плакали, Фреда взволнованно ерзала на месте, покусывая губу, отчего Иниго стало неудобно и душой, и телом.

Мистер Вендерби умолк и свесил огромную голову, а потом стал поднимать ее все выше, выше, пока его белое мокрое лицо не засияло в солнечных лучах — по крайней мере так всем показалось.

— Но разве я пришел сюда лишь с этой вестью? — спросил он, не повышая голоса. — Неужели вы никогда не слышали о грехах, невзгодах и смерти, а я открыл вам глаза? Неужели мне больше нечего вам сказать? В этом ли вся суть моего обращения? — Мистер Вендерби шагнул вперед и встал на самом краю помоста. — Нет! — прогремел он. — Нет, тысячу раз нет!

— Ефрем!!! — завопил кто-то прямо в ухо Иниго.

— Прошу прощения?! — испуганно вскрикнул тот. Однако подсевший к Иниго человек не обратил на него никакого внимания и продолжал сверлить взглядом проповедника.