— Итак, вы видите, что это самый обычный платок. Я кладу под него конверт…

— Но я хочу музыки!

Мистер Митчем умолк и воззрился на пьяного. Двое или трое зрителей захохотали, однако молодой человек в зеленой матерчатой кепке не на шутку разозлился.

— Ну-ка закрой варежку!

Джентльмен тут же осекся и громко вопросил, как это понимать.

— Не шумите, джентльмены! — крикнул им официант, вернувшийся с двойным виски для мистера Митчема. Джентльмены затихли, и мистер Митчем наконец закончил фокус, достав убранную в конверт карту из середины колоды — к восторгу и овациям всех, кроме пьяного джентльмена и влюбленных, державшихся за руки. Иниго фокус тоже очень понравился. Молодой человек в зеленой кепке громко и восхищенно кричал:

— Умно! Первый раз такое вижу. Очень умно!

— А я уже видел этот фокус, — сказал человек, вытянувший карту. — Один малый на ипподроме его показывал.

— Можно узнать его имя? — нахмурившись, спросил мистер Митчем. — Я сам придумал этот фокус. Вы, верно, что-то перепутали.

— Ничего подобного, — спокойно, но твердо ответили ему. — Я видел именно этот фокус, а малого звали Великий Юлий. Да, Великий Юлий! Америкашка.

— Ах да, точно! — снисходительно вскричал мистер Митчем. — Раз его звали Великий Юлий, то вы правы. Я научил его этому фокусу в десятом году, в Филадельфии. Правда, тогда он был не Великим Юлием, а самым обыкновенным Юлием Исенбаумом — обыкновенней не придумаешь. Да, я научил его этому фокусу.

Иниго восхищенно посмотрел на мистера Митчема, поймал его взгляд и показал на стакан виски. Фокусник тут же подошел, подмигнул и в один присест ополовинил стакан за здоровье «мальчика». Потом он волшебным образом извлек несколько карт из локтя, колена, прямо из воздуха и наконец попросил молодого человека в зеленой кепке (который то и дело кричал: «Умно!») поместить в колоду четыре дамы — куда ему будет угодно. Затем мистер Митчем потасовал карты, взял колоду одной рукой, другой и положил на ближайший столик, а четырех дам вытащил из кармана у задремавшего пьяного джентльмена. Тут уж в восторг пришли все, кроме самого джентльмена — он ударил по столу и заорал:

— З-заканчивай ф-фокусы! Музыку давай!

— Верно! — поддакнул кто-то. — Где Джо?

— Джо — пианист, — пояснил мистер Митчем Иниго. — Он тут работает, а сегодня почему-то не явился. А вон певец. — Иниго увидел плосколицего коротышку, который только что вошел в зал. — Тоже неумеха, но мы можем и сработаться, с пианистом или без. Бывало, у меня вся толпа на ушах стояла, хотя пианино было не сыскать на двести, а то и на триста миль. Поверь, мой мальчик, как-то раз я проехал сто пятьдесят миль, только чтобы сыграть на свадьбе. Дело было в Саскачеване, то ли в девяносто пятом, то ли в девяносто шестом… — Он допил виски и добавил: — Нет, вру. — Иниго охнул. — Это было в девяносто четвертом, — торжественно заключил мистер Митчем.

Иниго взглянул на древний рояль в углу зала.

— Слушайте, — наконец сказал он, — я бы мог что-нибудь сыграть, если вам действительно нужен пианист.

— Конечно! — воодушевился мистер Митчем. — Ты же говорил, что играешь на пианино! Тебя-то я и искал. Так-так… запамятовал твое имя… а-а, Джоллифант! Ну да, да. — Он подманил к себе вокалиста и внушительно навис над ним. — Знакомьтесь, это мой старый друг мистер Джоллифант, один из лучших пианистов, когда-либо игравших в этом городе. Он только что приехал и пообещал нас выручить.

Пять минут спустя Иниго сидел за роялем и глядел на потрепанные ноты. Было решено, что первым выступит певец, а потом уж мистер Митчем. Иниго пробежал пальцами по клавишам — очень желтым, местами опаленным и сильно расшатанным. Сам рояль, однако, был вовсе не так плох и запросто мог поднять отменный грохот. Иниго ударил по клавишам, и вокалист натужным, до боли пронзительным голосом сообщил публике, что жи-хвет в стра-ахне ро-хоз, но мечта-хет о снег-хах. Слушатели встретили балладу жидкими аплодисментами — первым захлопал пьяный джентльмен, который все это время притоптывал и фальшиво подвывал. Вокалист смочил саднящее горло крепким портером, дождался, пока шесть новых посетителей рассядутся и сделают заказы, а потом кивнул Иниго и как можно натужней вывел, что из всех женщин на белом свете любит только одну — свою престарелую мать. Это признание заметно оживило публику: один за другим они стали подхватывать песню и вскоре уже наперебой уверяли друг друга, что любят только своих престарелых матерей. К концу песни зал набился почти до отказа и грянули такие аплодисменты, что побагровевшему от натуги вокалисту пришлось «выразить благодарность всем и каждому» и спеть на бис. Эта песня также вызвала всеобщий восторг — на сей раз речь шла о старой Ирландии и девице из хижины в Коннемаре. Нежных воспоминаний об этой девице не осталось только у Иниго, мистера Мортона Митчема и официанта.

Вокалист покинул сцену; мистер Митчем начал настраивать банджо; официант принял заказы и предложил Иниго угоститься чем-нибудь за счет заведения; народу стало еще больше, воздух наполнился табачным дымом и болтовней; мистер Митчем насвистел на ухо Иниго несколько мелодий и прошептал указания; официант поставил на рояль стаканы с пивом и виски; пьяный джентльмен тщетно умолял подать ему еще двойного скотча; Иниго прямо на его глазах опорожнил свой стакан и сразу взбодрился.

Наконец они заиграли, сперва тихо — мистер Митчем качал головой в такт задорному дзынь-дилинь, дзынь-дилинь, а Иниго вовсю импровизировал, сдабривая мелодию искрометными вариациями. В зал, притоптывая и прихлопывая в такт музыке, входили новые и новые люди. Мистер Митчем ускорил темп и яростно замотал головой. Иниго не отставал: чем громче и быстрей они играли, тем безумней становились его фокусы. Он то с размаху бил по низам, то щедро сыпал высокими нотами.

— Тихо! — вдруг крикнул мистер Митчем и заиграл как можно тише и размеренней — и не подумаешь, что банджо на такое способно. Через минуту он завопил: «А теперь грянем!» — и они грянули. Поднялся такой дзынь-дилинь и тарарам, что все собравшиеся в Комнате для пения тоже грянули, и на шум прибежал сам хозяин. Он был очень доволен, что его посетителям так весело, жарко и хочется пить.

— С вашего позволения, леди и джентльмены, — сказал мистер Митчем после аплодисментов. Он вытер лицо и осушил стакан. — Сейчас я изображу боевой патруль. Должен сказать, я задумал этот номер, когда услышал наших храбрых солдатиков в… э-э… Аллахабаде.

Все громко затопали ногами, зазвенели кружками, а один краснолицый джентльмен заорал, что банджоист — «первосортный как бишь… валлах». Отвесив поклон, мистер Митчем стал изображать боевой патруль, то есть наигрывать быстрый марш — сперва тихо, а потом все громче и громче. Поскольку в аккомпанементе не было нужды, Иниго взял с крышки рояля очередной стакан (с каждой минутой угощение все прибывало) и без особого успеха стал строить из себя бывалого музыканта. Боевой патруль произвел на публику неизгладимое впечатление, и мистеру Митчему пришлось исполнить вторую половину марша заново. Потом он махнул рукой, давая понять, что силы его на исходе, сказал Иниго: «Сбацай что-нибудь» и опустошил несколько стаканов.