— Ты не приезжай пока больше, Маша, — сказала Варя, подняв упрямые глаза.

— Как скажешь, сестра.

И с этой порванной нитью в жизни у Вари что-то совсем разладилось. Все чаще она приходила на работу непротрезвевшая и с дерзостью смотрела на свою скорбную католическую начальницу, ожесточенно перебиравшую четки.

— Мне кажется, у тебя есть проблема, — сказал однажды Рей. — Может быть, стоит обратиться к Кэролайн?

— Свои проблемы я буду решать сама, — отрезала Варя. — А если я вас не устраиваю, можете отправить меня назад. Я к вам не напрашивалась.

Рей смущался, отступал, а она переживала оттого, что обидела этого большого доброго человека, и еще сильнее пила.

Так прошло еще несколько месяцев, а потом неожиданно снова приехала Мария.

— Ты откуда? — Варя никак не могла привыкнуть, что сестра в один и тот же день могла оказаться на Аляске и во Флориде.

— Из дома.

— Специально прилетела?

Машка стояла в прихожей в просторном плаще и глядела нерешительно и растерянно.

— Пройти можно?

Сестра разделась, села и вывалила огромный живот, в котором, судя по всему, была спрятана двойня.

— Мне сделал предложение один гамлет.

— Кто?

— Датчанин. Орнитолог.

— И похоже, сделал давно.

— Да нет, недели две как. Познакомились, когда летели в Мемфис, а через неделю сделал.

Варя недоуменно воззрилась на Марию.

— Это не его ребенок, — пояснила она, покусывая губки и в упор глядя на сводную сестру с потаенной мыслью. Мысль эта так явственно сквозила в ее взоре, что Варя, еще не догадываясь о ней, почувствовала волнение.

— Но для него это не важно? — спросила она неуверенно.

— Он ничего не знает.

— Как?

Машка хмынула:

— Опять краснеть начнешь.

— Какой у тебя срок?

— А бог его знает. Я гинекологов терпеть не могу с детства.

— Здесь они другие.

— Гинекологи во всем мире одинаковые.

— Что ж, поздравляю.

«Она уедет, и я напьюсь. Господи, как напьюсь!»

Но Мария не уезжала. Варе было стыдно. Она хотела скорее остаться одна и забыться, а сестра не торопилась. Сидела в кресле и курила, с наслаждением выпуская колечками пахучий дым.

— Беременность — это что-то. Я за всю жизнь столько не блевала. Значит, так, сестренка. Я этого ребенка родить хотела и рожу. Но мне он сейчас не нужен. Никак не нужен. А вот ребенку нужна мать. Я все продумала. Самое простое — отдать его. Здесь малые детки не пропадут. А особенно белые. Но не изверги же мы с тобой, — рассуждала она, так ловко вворачивая это «мы», что Варя начинала чувствовать себя ответственной за то, что произошло. — Рожать буду я, но по твоим документам, и ребенок будет числиться твоим. Времени у нас немного. Я через неделю должна быть в Питсбурге у своего птицелова. Так что гони сюда свою драйверс лайценс, говори сошиал секьюрити намбер, и пошли сдаваться.

— Трудно по-русски сказать?

— Мне так удобнее. А ты становишься похожа на свою мамашку. Такая же зануда и педантка.

— Оставь в покое мою мать. Как ты можешь беременная столько курить?

— Ерунда. Пусть привыкает. Ну что, согласна?

— На правах фотография другая, и ее не переклеишь.

— В частной клинике никто туда смотреть не будет. А взятки и тут берут. Только надо уметь давать.

«Авантюристка, всегда была и умрет такой. И меня зачем-то втягивает»,подумала Варя, но странное возбуждение охватило ее, когда она отвозила сестру в клинику, ждала родов и не понимала, с кем на самом деле все происходит, с ней или с Марией. Там лежала под ее именем сумасбродная девчонка, ворвавшаяся когда-то в Варину жизнь, перепутавшая ее, перевернувшая с ног на голову, и как знать, если бы не Машка, может быть, и жизнь эта сложилась совершенно иначе. Хуже или лучше, но иначе.

— Тебе не уйти от судьбы. На нас смотрят как на лесбийскую пару, заговорщицким шепотом проговорила Мария, когда Варя ее навестила в клинике. — Доктор интересовался, будет ли мой партнер присутствовать при родах.

— Кто?

— Партнер. Так называют лесбиянки своих мужей. Или жен.

— Я не могу, — она умоляюще поглядела на сестру.

— Правильно. Я так ему и сказала, что мы выросли в культурной стране. Ладно, читай книжки про новорожденных и не вздумай ничего заранее покупать. А мне принеси сигарет.

А потом она родила здоровенную, красную, орущую день и ночь девку на четыре с лишним кило с желтыми корками на бровях, и их роли поменялись. Мария вела себя точно заправский папаша, но ребенка на руки не брала.

— Значит, так, — говорила она, сцедив молоко, — я по магазинам, вот тебе молоко, корми и давай ей срыгивать. Бутылочки обязательно стерилизуй.

— А может, лучше я в магазин? — робко спросила Варя. — Я боюсь. У меня никогда не было детей.

— У меня тоже.

— Но я не умею ничего.

— Давай завернем и отнесем к кому-нибудь на порог. Или продадим. За белого ребенка много дадут.

— Шантажистка.

Машка привезла кроватку, коляску, купила кучу одежды, памперсы и стала собираться.

— Мы, наверное, не скоро увидимся с тобой, — говорила она, расчесывая волосы и стараясь не глядеть в сторону кроватки, где спала безымянная девочка. Они так и не договорились, как ее назовут. — Деньги я тебе буду пересылать.

— Не надо мне денег, — вскинулась Варя.

— Ты что, сестра, меня совсем за дрянь держишь? — медленно сказала Мария. — Думаешь, мне это легко?

Если бы она в этот момент зарыдала, то Варя могла бы заподозрить ее в актерстве. Но она глядела с той же закушенной губой, и взгляд у сестры был настолько затравленный и несчастный, что все разговоры про летучих голландцев и Гамлетов, независимо от того, были они правдой или нет, звучали нелепо. Но должна же быть какая-то причина. Эта женщина была в своем уме, но поступки ее были безумны, она наносила себе рану, которую не сможет залечить никогда, будет мучиться, и было совершенно непонятно, зачем она это делает, какой датский принц, если только она его не выдумала, мог заменить ребенка?

— Я не понимаю, если честно.

— И не надо.

Дом наполнился новыми запахами и звуками, а Варя шаталась и мечтала только о том, чтобы выспаться. Она сбивалась с ног. Она не умела ничего и некого было позвать в гости. Самое простое было нанять няню — но она не захотела этого. Никто не должен заподозрить, что эта девочка не ее. Никто. Она жила последнее время так замкнуто, что никто ни в колледже, ни из соседей не удивится. А если что-то просочится, можно будет отсюда уехать.