— Серый, знаешь, что я думаю? — задумчиво сказал Лёха. — Ты вон тот домик видишь?

Лёха показал на дачку с высокой островерхой крышей, расположенную на этой же улице, где и моя, на противоположной стороне и ближе к перекрёстку, по диагонали от нашего участка.

— Вижу. Продолжай.

— Там, как мне кажется, чердак удобный для НП.

Действительно, если засесть на чердаке этого домика, принадлежащего бывшему директору какого-то профильного института, то оттуда будут отлично просматриваться все подходы к моему дому, и самое главное, если ко мне в калитку будет стучаться кто-то совсем нежелательный, у него в тылу окажется кто-то с оружием, что может быстро решить исход любой драки в нашу пользу.

— Частная собственность… — поморщился я, хотя соблазн был велик.

— И чёрт с ней, — отмахнулся Лёха. — Мы же не грабить собираемся, а только чердак арендовать на несколько дней.

— А если хозяева приедут?

— Сомнительно, — скептически сказал он. — И если приедут, то убедим их, что это для их же блага. Типа возьмём под защиту и всё такое. Стволов у нас много, спорить не станут.

Вообще-то идея правильная, чего говорить. Надо было бы самому догадаться. Без НП никак нельзя, а вдруг друзья Оверчука всё же раскопают этот адресок?

— Разумно, — согласился я. — Ты аккуратно замок вскрыть сможешь?

— Посмотреть надо, но думаю, что смогу, — сказал Лёха. — Вряд ли на фанерном доме сейфовая дверь. В крайнем случае, аккуратно стекло высадим.

— Ну и иди посмотри, — распорядился я, раз уж мне тут командирские обязанности все делегировали.

Лёха вышел со двора, перепрыгнул через забор участка напротив. Молодец, соображает, что к НП надо ходить кружным путём, чтобы следами не выдать местоположение поста. Сейчас пройдёт задами соседских участков, и всё будет как надо.

Женщины ушли в баню, но Ксения осталась сидеть на крыльце, задумчиво гладя собаку. Нет, с этим надо что-то делать. Довезу её до места, и там пусть хоть в петлю лезет, это её проблемы, но до того момента мне заживо себя похоронивший в группе не нужен. И не из сочувствия, а потому что мешать будет, а может и всех под монастырь подвести. Я подошёл к ней, сел рядом.

— Не помешаю?

— Нет, — тихо, почти неслышно ответила она.

— Ксень, а почему ты в баню не пошла?

— Не хочу.

Она даже не смотрела в мою сторону. Её карие глаза были направлены в такую даль, откуда ответа её мыслям ждать точно не стоило.

— У меня здесь отличная баня, — сказал я ей. — И теперь неизвестно, когда ты попадёшь в такую. Может быть, и никогда уже.

Своей баней я, кстати, вполне законно гордился. Баня была действительно отличная. Она была лучше самого дома, на мой взгляд. И важнее.

— Пусть, — пожала плечами Ксения.

— Ксень, я всё понимаю, но ты должна очнуться, — вздохнул я. — В приказном порядке. Это важно, причём не только для тебя, но и для всех остальных.

— Почему?

— Потому, что начинается Катастрофа, и нам надо спасаться. А ты будешь мешать это делать, — взялся я терпеливо объяснять, хотя, если честно, было желание одновременно надрать ей и уши, и задницу, да ещё и надавать подзатыльников.

— Почему? — также, не поворачиваясь, спросила она.

— Человек в таком настроении, которому всё безразлично, опасен для тех, кто идёт с ним. Ты превращаешься в постоянную проблему для всех. Ты неадекватна, а неадекватные не выживают сами и тянут за собой других.

Я знал, в какое место ткнуть, чтобы вызвать реакцию. Так и вышло — на последние слова она явно среагировала, разозлившись.

— А кто начал эту Катастрофу? — Она посмотрела мне в глаза. — Я начала. Я начала нести этот бред про несчастных обезьянок. Думаешь, мне действительно важна их судьба? Мне плевать было на этих обезьян, я хоть и люблю животных, но не настолько. Я вот Мишку люблю. — Она потрепала сидевшего у её ног пса по загривку. — И своего кота люблю, а на обезьян в лаборатории мне плевать. Но мне обязательно надо было всем показать, какая я передовая, какая умная и какая продвинутая. Общественный деятель, свет в окошке для будущих поколений либералов!

Я пожал плечами. Затем сказал то, что и правда думал:

— Мы все хороши, играли с огнём. Теперь поздно что-то менять. Теперь остаётся только драться за жизнь.

Она глубоко, судорожно вздохнула.

— Если бы мы не полезли со своими играми, то ничего бы не случилось! Ни-че-то! Вообще! Понимаешь? — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Вы бы перевели работу в другое место, теперь вас охраняли бы не трое, а тридцать или триста охранников, и ничего бы не случилось! Ты знаешь, что у меня вчера начинался грипп? Насморк, температура и всё прочее? К вечеру мне стало хуже, ты приехал ночью, а сейчас у меня грипп прошёл. Ни насморка, ни жара. Если ты заразил меня этим своим вирусом, то получается, что вы были правы, он лечит людей. А теперь…

Так, это надо прерывать. Пускай в другом месте кается и исповедуется, это не моя обязанность её утешать.

— Ксень, доля вины есть на каждом. — Я даже доверительно взял её за предплечье. — На мне — не меньше. Мы узнали, что делает этот вирус, уже несколько дней назад, но продолжали возиться с ним в своём институте, хотя это не место для такой работы, и надо было немедленно остановиться. Не случилась бы ваша бомба — случилась бы другая авария. Не сейчас, так позже, не у нас, так в другом месте. Но изменить что-либо я уже не в силах и поэтому, вместо того, чтобы казнить себя, намерен выполнить обещание, которое дал вашему отцу. Я обещал доставить вас в Горький-16 в целости и сохранности, и я это сделаю. И я отвечаю за своих друзей.

— А почему ты отвечаешь за них? Они, в отличие от нас, явно сами способны о себе позаботиться.

По крайней мере, проявился интерес к разговору. Не всё потеряно. Надо и дальше давить.

— Потому, что никто не знает об этой заразе больше, чем я, — таким же спокойным, размеренным голосом продолжил вещать я. — Это поможет им. И я должен привезти вас в «Шешнашку», я должен доставить туда все материалы по этой работе. Тогда они смогут создать вакцину. Никто не снимает с меня обязанность спасти то, что останется от этого мира, никто. Понимаешь? И чем больше мы виноваты в происшедшем, тем больше мы должны сделать хорошего. Мы не хотели зла, и наш главный грех — беспечность и любопытство. Надо спасать то, что ещё можно спасти. А просто сидеть здесь и ждать кары небесной — подло. Это бегство. Я такой виноватый, пущай меня за это разорвёт на хрен. Ну и вы подыхайте.

Она понемногу втягивалась в разговор.

— Серёж… ты можешь спасать мир, потому что ты учёный, ты знаешь, что делать, ты ещё и боец. А от меня пользы нет, я всего лишь со второго курса журфака, меня ничему не учили, кроме как молоть языком. Я уточню: гладко и складно говорить о том, в чём ни черта не соображаешь, — это смысл журналистики.