Николай Легат (1869–1937), сам прекрасный танцор, обладавший безукоризненной техникой классического танца, с 1922 г. находился в эмиграции. В Лондоне, где он жил с середины 1930 г., он открыл балетную школу, которой впоследствии руководила его жена Н. А. Николаева-Легат. В школе учились такие артисты, как Н. де Валуа, А. Маркова, М. Фонтейн, Ф. Аштон. Некоторое время она находилась в переулке Биллитер-сквер (Billiter Square) в Сити.

* * *

Если русские балетные звезды буквально создали английский национальный балет, то роль драматических актеров была менее значительной.

В Великобритании последние годы жизни работала артистка Лидия Яворская, в 1894–1895 гг. очень близкий друг Чехова. Впервые в Лондоне она была с гастролями в 1909 г., когда возник интерес к творчеству Чехова. Она также играла в пьесах Л. Н. Толстого, в частности по роману «Анна Каренина», в постановке которой помогали русские толстовцы, жившие в Англии, и, как отмечали и английские и русские рецензенты, постановка была очень удачной. «Я провел вчера вечер в России, – писал один из них, – Россия была в центре Лондона…»

В 1918 г. Яворская ненадолго приезжает в Россию и возвращается в Великобританию, где еще некоторое время выступает, но покидает сцену из-за тяжелой болезни и умирает в Брайтоне, еще не старой, в 1921 г.[197].

* * *

Существенное влияние на английскую сцену оказал режиссер Ф. Ф. Комиссаржевский (1882–1954), который активно участвовал как переводчик пьес и постановщик в работе театра своей сестры, выдающейся актрисы Веры Комиссаржевской в Петербурге. В Москве он организовал собственный театр, названный им по имени сестры (он находился в Настасьинском переулке у Тверской улицы). Его постановки обращали на себя внимание стремлением к обобщению и условностям, модернистским новинкам, многие становились заметными событиями и вызывали либо ожесточенную критику, либо одобрение знатоков. В 1919 г. он уехал в Шотландию для участия в театральном фестивале, вернулся в СССР в 1926 г., но сумел вновь уехать. В Лондоне он ставил многие спектакли и открыл для английской сцены Чехова. В 1939 г. Комиссаржевский уехал в США.

До XVIII в. постоянных посольских отношений между Англией и Россией не было, и если раньше в Англию наезжали чрезвычайные гонцы с какой-либо миссией, то она, как правило, была однократной и рассчитанной лишь на короткое пребывание.

Можно сказать, что в Англии первым постоянным послом России был Андрей Артамонович Матвеев, прибывший в Лондон с задачей добиться признания завоеваний России в начале XVIII в. Вот ему-то и повелели ехать в Англию «в посольском характере».

Андрей Матвеев был сыном наставника и друга царя Алексея Михайловича, Артамона Сергеевича Матвеева, одного из самых образованных его придворных, московский дом и обычаи которого во многом отличались от других. Иностранец Якоб Рейтенфельс, описывая Москву, отметил, что в Белом городе много «…домов бояр и иностранцев, каменных и деревянных, весьма красивых на вид и с садами» и не преминул отметить, что «из них всех пальма первенства, вполне заслуженно, принадлежит изящнейшему дворцу боярина Артамона Сергеевича»[198]. Другой иноземец, секретарь австрийского посольства Адольф Лизек, побывавший в Москве в 1675 г., вспоминал о том, что переговоры с послом велись в доме у Матвеева: «Потолок залы был разрисован; на стенах висели изображения Святых Немецкой Живописи; но всего любопытнее были разные часы с различным исчислением времени… Едва ли можно найти что-нибудь подобное в домах других Бояр. Артамон больше всех жалует иностранцев (о прочих высоких его достоинствах говорить не стану), так что Немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом, и опередил их просвещением»[199]. По словам Ключевского, именно боярин Артамон Сергеевич Матвеев – «первый москвич, открывший в своем по-европейски убранном доме нечто вроде журфиксов, собрания с целью поговорить, обменяться мыслями и новостями, с участием хозяйки и без попоек, устроитель придворного театра». Усвоению передовой культуры способствовало и то, что Матвеев был женат на шотландке Марии Гамильтон (по жене он находился в родстве с Нарышкиными: ее племянница была замужем за Федором Полуэктовичем Нарышкиным).

В московском доме Матвеева в Армянском переулке, напротив церкви Николы в Столпах, разыгрывались дворовыми людьми театральные пьесы, давались концерты, и царь смотрел и слушал с охотою, как они играли на «фиолях, органах и на страментах и танцевали». У Матвеева царь Алексей Михайлович, по преданию, «высмотрел» воспитанницу боярина Наталью Нарышкину. После смерти первой жены она стала царицей и матерью Петра Великого. Матвеев получил еще большее значение – стал «ближним боярином», или, как называли его иностранцы, «первым министром», главой многих важных приказов.

При Федоре, сыне царя Алексея Михайловича от первого брака с Марией Милославской, ее родственники взяли верх – А. С. Матвеева сослали на север, подальше от Москвы. После смерти Федора Алексеевича он возвратился в Москву, но только с тем, чтобы погибнуть от рук взбунтовавшихся стрельцов – его подняли на копья и выволокли из Кремля на Красную площадь, где останки подобрал верный слуга-арап и похоронил у приходской церкви Николы в Столпах рядом с домом. Его шестнадцатилетний сын Андрей запомнил эти трагические события и описал их много позже.

При Петре I Андрей Матвеев стал его активным сотрудником, много лет проведшим на дипломатической службе, – послом в Англии, Германии, Голландии, Австрии, Франции. В России он занимал важные посты президента Юстиц-коллегии, Морской академии, Московской сенатской конторы. В 1727 г. Андрей Артамонович вышел в отставку и через год, 16 сентября 1728 г., скончался. Его также похоронили у церкви Николы, где позднее его родственник канцлер Николай Петрович Румянцев соорудил рядом с церковью усыпальницу (и ее, и церковь снесли в советское время).

В Англии Матвеев вел переговоры по заключению русско-английского договора о дружбе, которые, однако, закончились неудачно. Вдобавок к этому он вступил в споры с вольной английской прессой. Его, истинного россиянина, несказанно возмущало, как это безответственные писаки могут рассуждать обо всем, о чем им хочется – видите ли, Карл XII намерен свергнуть царя Петра, посадить на трон царевича Алексея и (совсем уж из ума выжили!) ввести в России конституцию! Русский посол потребовал наказать всех причастных к публикации – и сочинителя, и издателя, и типографщика, но к нему не прислушались, и свобода печати в Англии, несмотря на наскоки русского посла, осталась незыблемой.

Однако самый неприятный эпизод произошел накануне отъезда Матвеева – около 9 часов вечера 21 июня 1708 г., когда его пытались наказать за неуплату долгов. Матвеев жил недалеко от Сент-Джеймской площади (St. James Square) на улице Пэлл-Мэлл (Pall Mall) в доме герцога Нортумберлендского, предоставленном ему английским правительством. Посол весьма эмоционально описал свои злоключения: «Когда я из Сенжерменской к улице от двора дука Болтона с каретой переезжал, необычайной ночью три человека напали на меня, со свирепым видом и зверообразным озлоблением, и, не показав мне никаких указов, не объявя причины, карету мою задержав и лакеев в либерее моей разбив, вошли двое в карету мою, а третий стал в козлах, и велели кучеру, как наискорее, мчать меня неведомо куды. Несмотря я, что те люди разбойнически напали на меня вне всякой наименьшей причины от меня им и которых я николи знал, а особливо же, что меня в карете стали бить, шпагу, и трость, и шляпу отбили, уразумел, что злой и наглой мне смерти от них конец будет последовать. Через все силы мои стал я кричать воплем великим, в которое время в карете те плуты меня также били, и держали за ворот, и платье изодрали с таким барбарством, как описать не могу. На тот крик мой на улице, Шарлестрит названной, близ оперы собравшийся народ, услыша такое неслыханное в свете публичному министру оскорбление, насилу мою карету, овладенную от тех плутов, удержали и вывели меня из кареты, безобразно разбитого, в таверну… Те плуты, увидя свое злочинство, избояся себе от народа великой беды, объявили причину, что я будто по причине и по письму, им данного от правительства купеческого, шерифа именуемого, за долг двум купцам, угольному и кружевному, в 50 фунтов, они меня взяли за арест. С того кабарета, т. е. таверны, они, взяв меня по расходе людей и кинув в извозничью карету, повезли в дом, где в великих долгах арестуют людей, и, если б один лекарь, францужанин, прозвищем Лафаш, не случился при том и в карету со мною не сел, я, чаю, что те плуты-бальи[200] своими бы людьми умертвили меня или куда безвестно завезли»[201].