Прозвучала команда старшего лодейщика — и вот уже отвязаны просмоленные пеньковые канаты, а гребцы взялись за вёсла, выводя караван из затона.

Держась одной рукой за резной поручень, княгиня несколько раз махнула провожающим. В ответ с берега раздались дружные возгласы и пожелания счастливого пути.

— Знаешь, Святославушка, я так рада, что ты не едешь с матушкой, а остаёшься дома! — довольно шепнула Ладомила, прижавшись к мужу средь людской толпы.

— Там и без меня сродственников хватает, — тётки, материны свояченицы, Улеб вон. — Святослав кивнул в сторону разодетого в вышитый золотом кафтан двоюродного брата.

Заметив это, Улеб, надутый от важности, показал Святославу язык. Княжич незаметно погрозил ему кулаком.

— Я ежели пойду к грекам, то не с дарами, а с мечом, как отец мой и дед ходили! — блеснув очами, нарочито громко проговорил он, чтобы слышали стоящие неподалеку молодые дружинники.

У борта, прощально подняв руки, стояли Олеша с Журавиным, — они плыли в Царьград, как люди Святослава. Отец Олеши Гордята — коренастый осанистый купец с подстриженными «скобкой» волосами и аккуратной окладистой бородой — был старшим у торговцев. Его лодия — большая и широкобокая — отошла первой, за ней в походный строй стали вытягиваться другие. Отчалил и «Лебедь» княгини. Гружённый провизией и дарами для византийского двора, он тем не менее двигался легко, будто и впрямь имел родство с гордой птицей, несущей клюв впереди над волной. Несколько чернобоких насад, в которых находились вооружённые дружинники, проворно устремились за караваном, чтоб неотступно следовать за ним в качестве охраны.

Святославу невольно вспомнилось теперь уже давнее происшествие с испытанием на Непре, когда они едва не потонули. Он улыбнулся, а потом опять нахмурился.

Меж тем лодии птицами устремились вниз по течению, на мачтах взметнулись паруса, ловя дуновения летнего Стрибога, — на всех полотняные с ликом Хорса, на княжеской — шёлковый с изображением белого лебедя.

Ольга, откинувшись в лёгком походном кресле, думала о своём, скользя вокруг рассеянным взором. Верные гридни из теремной охраны — широкоплечий рассудительный Славомир и его неизменный соратник помладше — высокорослый подвижный юноша Кандыба — стояли поодаль, чтоб не мешать княгине, и смотрели на проплывающие мимо берега, где обработанные поля чередовались с тучными лугами и могучими древними лесами.

— Красива земля наша, слава богам! — прогудел Славомир. — А Непра широкая как разлилась, будто не по воде, а по небу плывём, и такая тишь вокруг, благодать!..

— А может, вон в том лесу печенеги на нас злое замышляют? — по обыкновению, возразил Кандыба, любивший противоречить приятелю.

— Тут они нам не супротивники. Кочевники в степях сильны и быстры, а большой воды боятся. И таких прочных лодий, кроме как у нас, варягов и греков, больше ни у кого не имеется, — степенно толковал Славомир, приглаживая растрёпанные ветром светлые вихры.

— А на порогах? — не унимался Кандыба. — Там они могут нас перенять?

— На порогах не зевай, там и без ворога погибнуть — что рог осушить, чуть оплошал кормщик — и вдребезги! Правда, сейчас поспокойнее будет, не то что ранней весной, когда река разливается и скалы уходят под воду.

Оба помолчали под монотонное шлёпанье воды под бортами.

— Славомир, а ты в Византии бывал уже? — опять спросил Кандыба.

— Бывал. С князем Игорем в воинском походе.

— И Царьград видел? Красота, рекут, неописуемая? Славомир пожал могучими плечами:

— Как тебе сказать… Богатый град, это верно, однако чудной. Другое там всё, чужое. Да что рассказывать, сам увидишь!

Снизу поднялся Фарлаф.

— Идите отдыхать, ночью стражу нести будете, Истр и Свен сменят вас.

Охоронцы спустились вниз и, растянувшись на тюках с пушниной, тут же уснули.

Вскоре по обоим берегам Непры леса всё больше стали чередоваться со степями, а пологие берега превращались в крутые и каменистые, особенно правый. Это значило, что скоро начнутся пороги.

Вот по правую руку показался Рябиновый остров, прозванный так за произрастающее на нём большое число рябиновых деревьев, особенно красивых в пору Великих Овсеней, когда созревают тяжёлые красно-оранжевые гроздья. Но чаще его называли Богомольский. Потому как он был последним большим островом в преддверии порогов, и всякий караван останавливался здесь произвести починку и помолиться богам перед тяжким испытанием. Славянские кумиры соседствовали здесь с небольшой христианской храминой, поставленной ещё во времена князя Аскольда, который крестился в Царьграде с варягами, а затем принялся насильно крестить Русь. А варяги-язычники предпочитали славянского Перуна, называя его Перкуном, и щедро кропили его кровью закланных в жертву коней, быков, а в особых случаях, когда ярилась непогода либо ожидалась схватка с кочевниками на порогах, воинскому богу приносилась человеческая жертва из числа пленных или рабов.

Ольгино посольство тоже причалило к острову. Лодейщики не мешкая принялись ещё раз проверять суда перед опасными порогами, ощупывая руками и оглядывая цепким оком каждую снасть. Княгиня со всей свитой, духовником, крещёными варягами, а также несколькими купцами-христианами направилась помолиться в крохотную церквушку. У врат в смиренных позах её встретили черноризцы, что обитали тут же в вырытых землянках-норах и существовали благодаря подношениям христиан-путешественников. Другая часть посольства и воинов, а также лодейные люди, которых христиане презрительно именовали язычниками, пошли к древнему капищу Перуна, чей строгий лик внимательно взирал на пришедших. Большая плоская гранитная глыба перед кумиром с останками предыдущих жертв, кабаньи, бычьи и бараньи черепа — всё вместе дышало суровостью и силой. После приветствия богу Перуну и прославления его древний камень окропила кровь младого агнца, что принёс в жертву могучему богу старший лодейщик. За ним возложили пожертвования воины и посольский люд: несколько добытых в последней стычке с кочевниками топоров, кинжалов и вражьих шеломов с лисьей опушкой легли к подножию кумира, рядом с воткнутым в сыру землю оружием от прежних жертвоприношений. Некоторое время молча стояли славяне, вслушиваясь в шум ветра и волн, в шелест травы на холме, стараясь услышать ответ могучего бога на их просьбу помочь в трудной и опасной дороге. Когда вернулись к лодиям, христиан ещё не было.

— Видать, длинную песнь затянул отец Григорий, — беззлобно хохотнул просмолённый кормщик княжеской лодии, — мы уж и снасти проверили, и жертву Перуну принесли, а они всё в церквушке душной сидят. — С этими словами кормщик зачерпнул в дублёные кормилом ладони непровской воды и с наслаждением омыл в чистых прохладных струях свой бронзовый от загара лик. — Благодать ведь, братья! Непра наша пречистая, Стрибог свежий, что ветрила нам наполняет, Хорс златокудрый, дух вольный, благодать! — Кормщик воздел крепкие руки и с наслаждением потянулся к светилу и ветру всем своим сухощавым мускулистым телом. В это время на тропинке показались возвращающиеся христиане. Лики их были опущены долу, в слегка затуманенных очах — смирение и отрешённость.