Мадам де Монтеспан сама обожала бриллианты. «Вне всякого сомнения, из предметов неодушевленных бриллиант суть самое совершенное творение десницы Божией», – писала она в своих мемуарах (авторство каковых, впрочем, подвергается сильному сомнению). Как сейчас хотелось бы ей упиться сверкающим отражением своей персоны во всех 357 зеркалах главной галереи дворца! Неслыханная по тем временам роскошь – ведь на изготовление каждого зеркала уходило 800 дней. Но присутствие маркизы в Версале теперь считали в высшей степени нежелательным.

Бывшую фаворитку даже не сочли нужным пригласить в феврале 1692 года на свадьбу младшей дочери, мадемуазель де Блуа, которую выдали за сына герцога Филиппа Орлеанского, герцога Шартрского, будущего регента при малолетнем короле Людовике ХV. По сравнению со свадьбой старшей дочери Мадам де Монтеспан, король проявил двойную щедрость: выделил приданое в 2 миллиона ливров, ежегодное содержание в 150 тысяч ливров и драгоценностей на 600 000 ливров: полные комплекты из бриллиантов, рубинов, сапфиров и топазов.

Маркиза де Монтеспан не дождалась приглашения и на помолвку своего старшего сына от короля, герцога Мэнского, с одной из дочерей принца Бурбонского, состоявшуюся месяцем позже. Бывшей фаворитке оставалась единственно благотворительная деятельность, которой она и предалась со всей страстью, усиленно жертвуя деньги на строительство и содержание больниц и приютов.

В 1701 году скончался ее законный муж, маркиз де Монтеспан. Весь остаток своей жизни он посвятил сутяжничеству, вчиняя иски направо и налево как по материальным делам, связанным с титулами и деньгами, так и по более высоконравственным поводам, задевавшим его честь. Эти судебные дрязги давали ему предлоги на законном основании время от времени улизнуть из осточертевшей провинции в Париж, куда въезд ему, вообще-то, был запрещен. Людовика непременно ставили в известность о его визитах, и тот неоднократно приказывал Кольберу устанавливать за маркизом надзор как за личностью, от которой можно ожидать всего, что угодно.

Когда Мадам де Монтеспан перестала появляться в Версале, туда проник ее супруг, на которого теперь смотрели уже как на юродивого и не чинили ему никаких препятствий. Впрочем, маркиз вел себя совершенно благопристойно; более всего окружающих забавляло то, как он учтиво играл в карты с дочерьми своей жены, в девицах мадемуазель де Блуа и мадемуазель де Нант, теперь уже замужними вельможными дамами, которые, в принципе, официально являлись его дочерьми.

Когда маркиз де Монтеспан скончался, ко всеобщему изумлению оказалось, что в число его душеприказчиков была включена бывшая супруга «в знак нежной привязанности, которую он всегда питал к ней». Историки склонны теперь рассматривать чудачества гасконца как проявления бессильного гнева человека, страстно любившего свою жену, но не согласившегося, подобно некоторым мужьям, закрыть глаза на ее связь с монархом. Ведь у него не было никакой возможности отомстить оскорбителю его чести – по правилам, дворянин был лишен права вызывать короля на дуэль.

Набожность маркизы все более углублялась, она тратила все больше и больше денег на богоугодные дела. Оставшиеся у нее драгоценности Мадам де Монтеспан передала внуку от старшего сына. В 1707 году, когда Франция увязла в Войне за испанское наследство, поглощавшей пропасть денег, король принял решение урезать кое-какие пенсии, выплачиваемые двором. Вспомоществование Атенаис сократили на две трети, по этому поводу та философски заметила, что бедные пострадают от этого более, нежели она.

С возрастом Атенаис овладела охота к перемене мест. Она не могла спокойно жить в монастыре и постоянно колесила по дорогам Франции. Во время одной из таких поездок на курорт Бурбон с ней случился апоплексический удар, и 27 мая 1707 года она скончалась. Король при извещении о смерти бывшей фаворитки не выразил совершенно никаких эмоций; на вопрос жены внука, герцогини Бургундской, он ответил, что «с того времени, как я дал ей отставку, я рассчитывал более никогда не встречаться с ней, поэтому для меня она мертва с тех самых пор». Несколько слезинок тайно пролила Мадам де Ментенон, которая написала в одном из своих писем, что «эта особа не оставляла меня равнодушной ни в один из периодов моей жизни». Никто из многочисленных детей Мадам де Монтеспан не присутствовал на похоронах, состоявшихся безо всякой помпы. Гроб покойной установили в семейном склепе ее предков, герцогов де Мортемар.

Смерть маркизы не стала громким событием. В ту пору, во время Войны за испанское наследство, Францию постигло столько бед, что кончина бывшей «султанши» прошла почти незамеченной. Тем более что бразды правления придворной жизнью теперь твердо держала в своих руках морганатическая супруга короля, Мадам де Ментенон.

Удел, выпавший на долю Мадам де Ментенон, принадлежит к числу наиболее удивительных жизненных историй женщин ХVII века, лишенных в ту пору каких бы то ни было прав. Рожденная в семье худородного дворянина, к тому же беспутного и беспринципного, не получившая никакого образования, доступного для женщин даже в рамках той эпохи, нищая вдова поэта-сатирика Скаррона, заработавшего себе весьма скандальную репутацию, – и супруга, пусть и морганатическая, короля самой крупной державы Европы, сумевшая обуздать его неудержимое распутство, возвратить монарха в лоно церкви и завоевать его полнейшее доверие.

Многие страницы ее жизни так и остались невыясненными, тем более что, приобретя такую огромную власть, она в своих трудах постаралась создать для истории угодный самой себе образ, лично нанося на этот портрет нужные мазки. Российскому читателю довольно трудно понять все перипетии жизненного пути Мадам де Ментенон, ибо огромную роль в то время в Европе играло противостояние между католиками и протестантами, конкретно во Франции – между католиками и гугенотами. Оно накладывало свою неизгладимую печать как на крупные исторические события, так и на жизнь совершенно рядовых людей.

Мадам де Ментенон приходилась внучкой соратнику короля Генриха IV, Теодору-Агриппе д’Обинье (1552–1630), поэту, историку, вояке с повадками бандита с большой дороги и, что самое важное, ярому гугеноту. После того как его боевой друг после жестоких гражданских войн завоевал французский престол, он удалился от двора в провинцию, женился, получив в приданое некоторые земли с жалкими замками, более смахивавшими на жилища зажиточных фермеров, и занялся воспитанием детей, коих у него в конечном счете (жена умерла довольно рано) осталось трое: две дочери и сын.

Сказать, что Констан (1585–1647) был паршивой овцой в этом семействе, означало бы отнестись к нему более чем снисходительно. Агриппа приложил все усилия к тому, чтобы воспитать его истинным гугенотом, но из этого ничего не вышло. Не сказать, чтобы Господь обделил сынка талантами: он всю жизнь прекрасно играл на лютне и виоле, ухитряясь даже иногда кое-что заработать себе этим на жизнь. Отец при наличии некоторых связей попытался дать хороший старт его карьере, но Констан быстро пристрастился к картам и выпивке, так что со службы его прогнали. Далее ему пришлось бежать в Голландию, спасаясь от долгов. В 1608 году он женился в Ла-Рошели, разумеется, без разрешения отца, на дворянской вдове Анне Маршан. В 1612 году Констан на дуэли убил человека, но это не особо прогневало отца, ибо подобные вещи почитались делом чести. Годом позже суд Ла-Рошели приговорил его к смерти за то, что он помог своему другу похитить девушку, дочь королевского прокурора, да еще отыскал священника с подмоченной репутацией, согласившегося обвенчать влюбленную парочку. Вдобавок Констан начал проявлять колебания в приверженности протестантской вере и склоняться к католицизму.