Вообще?», и еще «Слова «судебный иск» и «публичное унижение» вообще для тебя что-нибудь значат?» – вот такой у нее был день, и каждый новый начинал напоминать предыдущий, с ним все шло по одному и тому же сценарию, затем наступило сегодня и все по кругу, но после шести она наконец ушла домой и приготовила рамен с брокколи, один из обычных ужинов. Домой ехала в метро – каждый раз как маленькое приключение, – и за ее спиной прошел какой-то парень, не стал об нее тереться, прижиматься к ней или еще что, но она богом могла поклясться, что он ее обнюхал. Она слышала, как он втянул носом воздух, дважды, второй раз протяжно, чтобы как следует прочувствовать запах. Конечно, она смущенно (и как еще ей себя чувствовать?) стала перебирать, чем она пахнет: утренний шампунь, маска для волос «органический климат-контроль» с ароматом герани и кориандра, утренний пшик духов и прочая косметика, конечно, еще запах ее кожи, запах одежды, брошенной в корзину для грязного белья, пропитанной потом, острый запах, как у мяса с приправой из кориандра и тмина, – все эти нотки плюс – если у него было хорошее обоняние, а так и было, иначе с чего бы он стал это делать, – другие запахи, что пробивались наружу изо всех примечательных мест ее тела, на передовой повседневной борьбы против жизни млекопитающего… К тому моменту она уже очень устала и снова вспомнила Колина, хотя пыталась не вспоминать, и ей просто захотелось опуститься на пол вагона и разрыдаться. Затем она взбесилась… по-настоящему взбесилась. И первое, что она сделала, так как по воле божьей тот парень точно ушел от расплаты за свое преступление, – выместила свою злобу на женщине, сидевшей прямо перед ней, выставив ноги вперед, уже три остановки и не собиравшейся их убирать. В конце концов, именно это стало последней каплей, и когда женщина в девятый раз задела ее ногами, Анна толкнула ее коленями в ответ, вынудив убрать ноги. Женщина посмотрела ей прямо в глаза, беззлобно, пристально, словно хотела сказать: я знаю, в чем дело, я все видела, слышала, но при чем здесь я? И Анна ощутила стыд.

– Извините, – сказала она. Женщина кивнула в ответ.

И конечно, в ее пространство вторглись, разрушив границу, и она ужасно себя чувствовала. Осознав это, она просто осатанела. Ей захотелось наброситься на того парня, что уже стоял дальше по вагону, но все еще пялился на нее, и заорать: «ТЫ ЕБАНЫЙ УРОД!», и «КАКОГО ХУЯ ТЫ ТВОРИШЬ?!», и «ТЫ ЧЕ, БЛЯДЬ, ДУМАЛ, Я НЕ УСЛЫШУ, КАК ТЫ МЕНЯ НЮХАЕШЬ, ПРОСТИ ГОСПОДИ?».

В конечном счете назревал вопрос, касающийся его, или директора Джона, или любого из этих мудаков, вроде того злобного перекачанного мужика с щелью между зубами в дерьмовой закусочной на Восьмой, чуть дальше перекрестка со 125-й («Пойдешь со мной на свидание? Горячее свидание сегодня вечером?», пока некая женщина, его жена, мать или еще какая родственница, невозможно понять, но такая же по-своему мерзкая, не огрызнулась на него, и он вскинул руку, словно она его отшила); или тех двух копов, которых она встречала пару раз на неделе у зала молитвенных собраний в ее квартале, она все никак не могла понять, что они там такое защищают, – один из них, блондин пониже, кричал ей вслед гадости, когда она шла домой – недавно вечером, типа: «Эй, мисс, у вас классные сиськи, слышите? Мисс, а вы тут живете, да?», а другой, повыше, засмеялся, сказал тому: «Остынь», но беззлобно, и это было еще хуже, так как потом крепкий блондинчик снова крикнул: «О, мне так жаль, мисс, надеюсь, вы на меня не в обиде, мисс», а она ускорила шаг, чувствуя, как горит лицо от стыда и как накатывают слезы. И каждому из них, этому, и тому, и тому тоже, ей хотелось задать лишь один вопрос: «Джентльмены, взгляните на меня, давайте, вот я, мне тридцать три года, посмотрите на меня – да нет же, не туда, долбоебы, в глаза мне смотрите, посмотрите и скажите мне, уебки вы чертовы: Я ВООБЩЕ, БЛЯДЬ, СУЩЕСТВУЮ?»

Этот вопрос мучил ее все следующее утро и следующий день. Так вчерашний день становился завтрашним.

Она работала в некоммерческой организации. В коммерческой некоммерческой организации, как там любили шутить. Они имели дело с целевыми капиталами других некоммерческих организаций, что-то типа инвестиционного банка для хлопковых-в-рубчик-и-застегнутых-на-все-пуговицы. Очки в тонкой металлической оправе, обтрепанные манжеты и воротнички, вязаные галстуки. Анна зарабатывала свои шестьдесят тысяч в год, никаких премий, после семи лет юридической школы – просто чудовищно для финансиста с юридическим дипломом. Каждый раз, задумываясь над этим, она решала подумать об этом когда-нибудь потом. Пока ее все устраивало.

Все, кроме Джона, конечно, которого ей придется залить перцем, пнуть по яйцам и получить в его отношении защитное постановление, уволившись с работы, чтобы от него избавиться или чтобы он оставил ее в покое, если это вообще сработает. И кроме Колина, который, конечно же – как только ее тело полностью очистилось от него, несмотря на остаточные электрические импульсы, – сегодня прислал ей имейл из Сиэтла. Он направлялся в Ванкувер на сьемку индейцев дробь туземных народов дробь представителей коренных народов, ловящих форель. Что-то там про их религию, у них есть право пользоваться сетями, как в старину, сплетенными из ветвей речных деревьев, и ловить форель, в то время как всем остальным запрещалось ловить форель сетью, и все местные рыбопромышленники, их сторонники и вообще все белые их за это ненавидели, просто с ума сходили. Колин писал об этом с невероятным восторгом и бодростью. Получил какой-то грант, как будто нуждался в нем. Господи, какой же тотальный мудак и уебок. Она никак не могла выкинуть из головы одну из частей его тела, ту, где кончались ребра, переходя в живот, идущую до таза. Сверху мягкая, но с крепкими мышцами внутри, очень бледная, там, где кончались темные волосы на животе, за этой линией, кожа такая гладкая и белая; когда он лежал на спине, она плавно опускалась вниз, рука скользила по ней к недостижимой, увитой мускулами долине его спины. Пара маленьких родинок. Господи боже.

Назавтра у нее была назначена встреча с новым агентством с целевым капиталом в четыре с половиной миллиона долларов и слишком высокими накладными расходами. Они предавались мечтам о прибыли, которую могли бы извлечь при создавшемся положении. Грустно как-то. Может, они совсем газет не читали, примерно года три?

И да, она собиралась ответить