Ничего, моя девочка. Не думай об этом. Закрой глаза, я приду и поцелую тебя в лоб и останусь в кончиках твоих пальцев. Ты же знаешь, что мы можем сделать, когда мы вместе?

— Спасибо, великий Махмут, — возбужденно прошептала она. — Спасибо, спасибо… Как бы мне хотелось, чтобы все мужчины умерли и остался только ты один…хочешь, чтобы я?..

На этот раз Махмут промолчал, но она и без него знала, что должна сделать.

Эббе Германссон Грундт снится все тот же сон.

Она беременна Хенриком. Она уже потеряла счет ночам, когда видела этот сон, но боль от этого не меньше.

Он очень тяжел, ее сын. Он висит у нее на ключице, болтается в ее теле, в огромной, никакой анатомией не предусмотренной пустоте между сердцем и желудком.

В двух бело-зеленых пластиковых пакетах из «Консума» лежит ее сын Хенрик, разрубленный на куски.

Боже мой, он же взрослый, с ужасом думает Эбба во сне, как он может поместиться у меня под сердцем? Как же я выдержу, когда стоит такая жара?

И просыпается в холодном поту. За окном рассвет. Она горячо молится — Эбба, которая никогда ни в какого Бога не верила. Ей больше не к кому обратиться за помощью.

Она давно не ходит на службу. Первые месяцы после исчезновения Хенрика она работала по обычной схеме — весь январь, февраль и половину марта. Коллеги диву давались — как она может? Женщина, у которой только что погиб сын — ну, не погиб, исчез, но скорее всего, конечно, погиб, иначе не объяснишь, — эта женщина продолжает работать, как ни в чем не бывало. Операция за операцией, обход за обходом, утренние конференции, вечерние конференции, переработки по десять — пятнадцать часов в неделю… как она может? Что у нее там в груди вместо сердца? Лед? Камень?

Но тут она встретилась с подругой студенческих лет Бенитой Урмсон. Подругой и конкуренткой — обе были очень способны, круглые отличницы, соревновались, кто будет первой, а кто второй, на каждом экзамене, будь то клеточная биология, хирургия, терапия или инфекционные болезни. Но, ко всеобщему удивлению, Бенита после интернатуры выбрала психиатрию. Никто не понимал почему — статус психиатров считается невысоким. Но что-то такое было в ней, в этой молчаливой брюнетке из Торнедалена, чего никто не разглядел. Даже Эбба. В середине марта они встретились на конференции в Даларне, впервые за шесть… нет, семь лет.

Они обнялись, и Эбба внезапно начала рыдать. На восемьдесят третий день после исчезновения Хенрика она сорвалась. Это было как прыжок с самолета без парашюта.

Прошло пять месяцев. С двенадцатого марта она не работала ни единого дня. Ни единого часа. Лейф, как всегда, уходил на работу в свой «Консум», Кристофер в школу, а она оставалась дома, как в изгнании. Два раза в неделю психотерапевт. Два раза в месяц психиатр. К сожалению, не Бенита Урмсон. С помощью Бениты она, может быть, и выбралась бы из пропасти, но под сонным руководством Эрика Сегербьорка… Ты лемур, Эрик, сказала она ему на одном из приемов, а с него как с гуся вода — поморгал и улыбнулся в бороду.

А если говорить правду, она и не хотела никуда выбираться. Она не хотела продолжать жить — во всяком случае, в том смысле, который психиатрическая наука признает единственным.

С психотерапевтом ей было легче. Стройная шестидесятилетняя дама, умная, умеет слушать и с чувством юмора. К тому же у нее не было детей, что, как Эбба быстро поняла, являлось большим преимуществом. Она ни за что, ни при каких условиях не согласилась бы открывать душу женщине, чей сын или дочь могли в любой момент исчезнуть.

У Бениты тоже не было детей. Она звонила раз в неделю, они беседовали… вообще Эбба не могла пожаловаться на отсутствие внимания — ее поддерживали все: и друзья, и коллеги, и руководство больницы. У нее была налаженная «социальная сеть» — термин, который она в глубине души ненавидела, потому что речь идет не о пауках, а о людях.

Но ничто не приближало ее к выздоровлению ни на миллиметр. По одной простой причине — Эбба не хотела выздоравливать.

Она хотела вернуть сына. Если он мертв, она хотела найти тело и похоронить на кладбище.

Если кто-то его убил, она хотела найти убийцу.

Вот и все, что она хотела. Все остальное ее не трогало.

Ни Лейф, ни Кристофер.

Не претендуйте на меня, думает она. Вслух она это не говорит. Не претендуйте на меня, я не ваша. Вы на одном краю поля, мы с Хенриком — на другом, и будьте любезны уважать правила игры. Эти правила выдумала не я. Это фундамент, и я не могу оторваться от фундамента. Мы с Хенриком принадлежим друг другу. И всегда принадлежали; речь не о приоритетах, речь не о том, что один ребенок дороже, чем другой, вовсе нет. Это естественно. Так же естественно, как принадлежат друг другу Лейф и Кристофер. Играют в карты, в «Монополию», готовят или загружают посудомойку — они принадлежат друг другу, это видно и без объяснений. Уходят кататься на лыжах… Эбба и Хенрик, Лейф и Кристофер. И поэтому… поэтому исчезновение сына гораздо большей болью отозвалось в сердце матери, чем в сердцах Лейфа и Кристофера. И они тоже об этом знают, только молчат. Это само собой разумеется, и никакие разговоры не нужны.

Но этот сон… эти бело-зеленые пакеты… эта пустота — она с каждой ночью растет и растет. С каждым часом, с каждой ночью, с каждой неделей и месяцем. Сегодня понедельник, двести двадцать четвертый — неотличимо похожий на предыдущие двести двадцать три — день.

Я знаю, что сошла с ума. Это не имеет значения. Лейф и Кристофер смотрят на меня совершенно не так, как раньше, я вижу это и понимаю, но это не имеет ровно никакого значения. Имеет значение только одно — я должна вернуть сына. Я должна… должна хотя бы узнать, что с ним случилось. Неизвестность хуже всего.

Неизвестность и бессилие.

Может быть, взять все в свои руки? Это новая мысль, раньше она ей не приходила в голову.

Она должна что-то сделать сама. Может быть, это поможет заполнить зияющую в душе пустоту.

Бог помогает только тем, кто помогает себе сам. Эта поговорка пульсирует в голове уже несколько дней, и сегодня, этим пасмурным августовским утром, она ясно поняла: пора. Мать ищет пропавшего сына. Мать и сын. И всё.

Эбба дождалась восьми часов и позвонила этому полицейскому. Она прекрасно его помнила — примерно ее возраста, длинный и худой, с мрачноватой физиономией. Он произвел на нее хорошее впечатление. Скорее всего, неглуп, хотя у молчаливых людей такой диагноз поставить довольно трудно.

Ничего нового. Расследование продолжается, но не так интенсивно, не буду от вас скрывать.

Что-то в его голосе внушает доверие.

Проверили много версий — все оказались тупиковыми. Я лично говорил не меньше чем с сотней людей, так или иначе связанных с Хенриком или Робертом, но загадка осталась загадкой. Я сожалею, конечно, я очень сожалею, но на сегодняшний день… Иногда бывает и так, но надежду терять не следует. Жернова мелют потихоньку, в его практике бывали случаи, когда загадка разрешалась через два года или даже через пять, когда уже никто и не ожидал.