К этому времени в стране произошли очередные большие изменения. Сотрудничать с левой Думой не смогло и правительство Горемыкина. К началу июля было принято решение отправить Горемыкина в отставку, распустить Думу и назначить новым председателем правительства Столыпина. 9 июля 1906 г. он был назначен председателем правительства России с сохранением должности министра внутренних дел. В тот же день Дума была распущена.

Свои задачи на посту главы правительства в разгар русской революции Столыпин сформулировал просто: «Сначала успокоение, а потом — реформы!» Эту программу успокоения и реформ немедленно решили разрушить революционеры. 12 августа эсеры взорвали «дачу» Столыпина на Аптекарском острове (по существу, это была ещё и рабочая резиденция премьер-министра). Кроме двух террористов-смертников погибло 25 человек, пришедших на приём к главе правительства. Были ранены также 3-летний сын и 14-летняя дочь Петра Аркадьевича. Столыпин не пострадал. В ответ на покушение 19 августа Совет министров издал «Положение о военно-полевых судах», приговоры которых должны были утверждать командующие военными округами. Размах революционного террора в те месяцы был впечатляющим. В 1906–1907 гг. в результате террористических актов и революционных выступлений были убиты 4126 и ранены 4552 должностных лица. (Сам Столыпин пережил 10 покушений.) В попытках обуздать террористов в период с 1906 по 1910 г. военно-полевые и военно-окружные суды казнили 3825 человек. Более 26 тысяч человек были отправлены по политическим делам на каторгу[483].

Тем не менее одновременно с введением военно-полевых судов Столыпин начал серию социально-политических реформ в духе Манифеста 17 октября[484]. Это предопределило обвинительный, но в то же время относительно либеральный характер предстоявшего судебного процесса по делу Петербургского Совета. Весьма важным был вопрос о том, какой линии поведения будут придерживаться члены Совета на суде. Социал-демократическое руководство занимало неопределённую позицию, что выражалось в письмах, пересланных ЦК в тюрьму Троцкому. Троцкий полагал, однако, что решения ЦК не могут иметь для подсудимых социал-демократов обязательной силы уже потому, что им необходимо было действовать солидарно с арестованными эсерами и беспартийными: «По-видимому, некоторые товарищи на воле недовольны нашим предполагаемым поведением на суде — и ведут против него борьбу. Но я совершенно не понимаю, какое другое поведение можно нам рекомендовать. Мы хотим на суде восстановить деятельность Совета, какой она была в действительности. О себе каждый будет говорить постольку, поскольку это будет необходимо для выяснения деятельности Совета или партии. В этих рамках юридической защите предоставлена полная свобода»[485].

Троцкий смог передать на волю письмо в ЦК РСДРП, причём подразумевая, по всей видимости, под ЦК РСДРП не только ЦК, избранный на большевистском III съезде партии, но и меньшевистский центр. По вопросам поведения на суде подсудимые «сносились одновременно с большевистским и меньшевистским центрами». Позиция Троцкого и других подсудимых была ближе к линии большевистского руководства, и подсудимые меньшевики «оказались в оппозиции к своему центру»[486].

В письме партийным руководителям Троцкий решительно возражал против предложения последних опираться на суде на Манифест 17 октября и отрицать политическую подготовку вооружённого восстания. На совещании подсудимых было единогласно решено, что защитительные речи произноситься не будут, а подсудимые, распределив между собой «темы показаний» на суде, будут подчёркивать, что Совет являлся учреждением выборным, отражавшим взгляды и настроения масс, и идейно-организационная подготовка восстания была «неизбежным выводом и результатом из борьбы рабочих масс… во всём её объёме»[487]. Такой линии поведения Троцкий действительно придерживался на протяжении всего процесса, переходя от политической защиты к политическому нападению, используя всевозможные логические и фактические аргументы касательно деятельности Совета и в то же время почти совершенно не упоминая о своём собственном поведении на заседаниях и вне их по тому или другому вопросу.

Судебные заседания начались 19 сентября и продолжались на протяжении целого месяца. Это было время «первого междумья», то есть период между разгоном 1-й и созывом 2-й Государственной думы. Судебный процесс проводился относительно открыто. На суд было вызвано около 400 свидетелей. Примерно половина из них явилась на заседания. Столь низкая явка объяснялась, в частности, тем, что часть свидетелей уже отбывала наказания после вынесенных им приговоров. Другие, наоборот, находились в подполье или же в эмиграции. В числе свидетелей были люди совершенно разного социального положения — от рабочих, солдат и гимназистов до сенаторов, фабрикантов и профессоров университета. Показания свидетелей, как и самих обвиняемых, были источником огромной важности для истории Совета и революции в целом, и Троцкий это отчётливо понимал. Вскоре он выражал глубочайшее сожаление, что стенографический отчёт процесса не издан: он должен был бы составить несколько объёмистых томов, содержащих «неоценимый исторический материал»[488].

Своеобразной была обстановка вокруг суда и в его зале. Главный обвиняемый на процессе вспоминает: «Утрированная строгость причудливо переплеталась с полной распущенностью, и обе они с разных сторон характеризовали ту поразительную растерянность, которая всё ещё царила в правительственных сферах… Здание суда было объявлено на военном положении и фактически превращено в военный лагерь. Несколько рот солдат и сотен казаков во дворе, у ворот, на прилегающих улицах… Но 30–40 чёрных адвокатских фраков поминутно разрывают синюю стену. На скамье подсудимых появляются непрерывно газеты, письма, конфеты и цветы. Цветы без конца! В петлицах, в руках, на коленях, наконец, просто на скамьях. И председатель не решается устранить этот благоуханный беспорядок. В конце концов, даже жандармские офицеры и судебные приставы, совершенно «деморализованные» общей атмосферой, начали передавать подсудимым цветы»[489].

Троцкий вспоминал, что во время суда туда приходили многие рабочие делегации с петициями, под каждой из которых стояли сотни подписей. Их составители требовали, чтобы подписавших также посадили на скамью подсудимых, так как они полностью разделяют позиции обвиняемых. Председатель суда — действительный тайный советник Крашенинников, — учитывая настроения в Питере, не отказывал в приёме делегаций, брал каждую петицию в руки, советовался с членами суда и затем заявлял: «Судебная палата, не входя в исчисление подписей, свидетельствует, что их много»[490].