Рапорт-фюрер дошел до конца списка и собирался распустить заключенных, но тут заметил какую-то группу, приближавшуюся к плацу, и остановился. Когда группа подошла ближе, Фриц разглядел двух эсэсовских сержантов, которые гнали перед собой мужчину, а он спотыкался и хромал. Фриц видел их лишь боковым зрением, так как смотреть надо было вперед. Они толкали свою жертву и осыпали ее ударами, как обычно поступали с заключенными, хотя мужчина не был в полосатой форме и с бритой головой. Похоже, это был вольнонаемный, но эсэсовцы уже над ним потрудились, и по его распухшему лицу струилась кровь. Вдруг сердце Фрица ушло в пятки: в этом мужчине он узнал своего знакомого немца с комбината. Его конвоирами оказались сержант Иоганн Таут, возглавлявший в Моновице отделение гестапо, и его подчиненный, сержант Йозеф Хофер.

Фриц в молчаливом, нарастающем ужасе смотрел, как они поставили немца перед строем и велели указать на всех заключенных, с которыми он контактировал на комбинате.

Мужчина обводил глазами тысячи лиц, выстроившиеся перед ним. Фрица, стоявшего в глубине строя, он пока не замечал. Двое эсэсовцев водили его, толкая взад-вперед по рядам, заставляя смотреть внимательнее. Вот они дошли до Фрица. Тот стоял, глядя перед собой, с колотящимся сердцем. Подбитый, залитый кровью глаз уставился на него, рука поднялась вверх и голос произнес: «Вот этот».

Фрица схватили и, вместе с вольнонаемным, протащили мимо друзей, мимо отца с перепуганными глазами, прочь с плаца.

* * *

Его бросили в кузов грузовика и повезли из лагеря. Грузовик проехал несколько километров до Освенцима I, но не свернул на территорию лагеря, а подкатил к зданию гестапо, находившемуся за забором, напротив эсэсовского госпиталя, рядом с маленькой подземной газовой камерой. Сержанты Таут и Хофер провели его по коридору и втолкнули в большой кабинет.

Борясь с тошнотой, подкатывавшей от страха к горлу, Фриц оглядел его спартанскую обстановку. Посередине стоял стол с привязными ремнями, из потолка торчали крюки. Он достаточно времени провел в лагере, чтобы знать, зачем все это нужно.

Потом в кабинет вошел офицер СС. Он посмотрел на Фрица ясными, улыбчивыми глазами, с отеческим выражением лица. Рано полысевший и поседевший, лейтенант Максимилиан Грабнер вовсе не казался страшным, скорее он выглядел как университетский профессор или добродушный священник. Редко когда человеческая внешность настолько расходилась с характером; обаятельный Грабнер возглавлял в Освенциме отделение гестапо и превзошел всех своих коллег в других лагерях по количеству хладнокровных и безжалостных массовых убийств. Он регулярно освобождал госпиталь и лагерный бункер – называя это «расчисткой», – откуда заключенные отправлялись в газовые камеры или к «Черной Стене». Он запустил программу ликвидации беременных польских женщин и своими руками убил больше двух тысяч человек. Мало кого в Освенциме боялись больше, чем Максимилиана Грабнера[382]. Он наводил ужас даже на СС.

Мгновение он глядел на Фрица, затем заговорил. Голос его казался до странности мягким, а акцент выдавал жителя сельских пригородов Вены, простого и необразованного[383].

– Я знаю, – сказал он, сразу переходя к делу, – что ты, заключенный 68629, участвовал в планировании крупномасштабного побега из лагеря Освенцим – Моновиц и делал это в сотрудничестве с германским вольнонаемным, который тебя выдал. Люди сержанта Таута давно за ним следили. Вас привлекло его необычное поведение, не правда ли, сержант?

Таут кивнул, и Грабнер снова обратил свой дружелюбный взгляд на Фрица.

– Что ты можешь об этом сказать?

Фриц понятия не имел, что отвечать. Он не мог отрицать своего знакомства с вольнонаемным, но все, что касалось побега, было для него тайной.

Грабнер вытащил блокнот и карандаш.

– Сейчас ты назовешь мне имена всех заключенных, участвующих в заговоре.

Приняв изумленное молчание Фрица за отказ, Грабнер кивнул головой Тауту и Хоферу.

Первый удар Хоферовой дубинки заставил Фрица согнуться пополам, лишившись дыхания; за ним обрушился второй, потом третий.

Но признания не последовало. Грабнер был удивлен. Хотя заключенный 68629 и выглядел мальчишкой, сломать его оказалось трудней, чем того вольнонаемного. По сигналу Грабнера сержанты бросили Фрица лицом вниз на стол и привязали ремнями. Дубинка со свистом поднялась и опустилась, ударив его по ягодицам. И еще, еще, еще, пока они не превратились в сплошное мясо, горящее огнем. Но даже терзаемый страхом и болью, он продолжал считать удары: двадцать, прежде чем его отвязали и снова подняли на ноги.

– Сознайся в том, что ты сделал, – сказал Грабнер, указывая на блокнот.

– Назови мне имена заключенных, которым вы планировали помочь убежать.

Фриц знал, что отпираться бесполезно, и поэтому просто молчал. Его снова швырнули на стол, снова привязали, и дубинка опять засвистела в воздухе.

Он потерял счет повторениям этой процедуры, когда его поднимали, а потом привязывали обратно, но удары все-таки считал: шестьдесят жгучих ран на его истерзанной плоти.

И опять его отвязали и подняли на ноги. Фриц едва мог стоять. Грабнер внимательно изучал его взглядом.

– Назови мне имена.

Рано или поздно должен был наступить момент – как с большинством пленников, оказавшихся в этих стенах, – когда Фриц сдастся и сознается в чем угодно, лишь бы мучения прекратились. Не важно, что говорить, правду или ложь, – пусть только кончится пытка. Он мог выдать своих друзей, участвовавших в Сопротивлении. Это казалось таким простым – каждый в его положении испытывал бы подобное искушение. Стефан, Густль, Юпп Рауш и другие члены Сопротивления, его друзья и наставники: он мог обречь их на муки и смерть. Фриц прекрасно понимал, что жизнь это ему не спасет, но по крайней мере положит конец истязаниям.

Он ничего не сказал. Грабнер кивнул Тауту и Хоферу, указав на крючья в потолке.

Фрицу связали руки за спиной так туго, что в них перестала циркулировать кровь. Длинный конец веревки перекинули через крюк, и двое сержантов потянули за него. Руки Фрица вывернулись назад и кверху, и в не поддающейся описанию, ослепляющей агонии он повис над полом. Ноги его отделяло от опоры около полуметра, под весом тела выворачивались суставы, а сознание взрывалось от боли. Он не раз видел других страдальцев, свисавших так же с Дуба Гете, но на деле это оказалось гораздо страшней, чем можно было себе представить.

– Назови мне имена, – повторял Грабнер снова и снова.

Фриц провисел почти час, но изо рта у него вырывались только неразборчивые стоны и хрипы.

– Тебе все равно не жить, – ласково прошептал Грабнер ему на ухо. – Назови мне имена.

По сигналу Грабнера веревку отпустили, и Фриц рухнул на пол. Грабнер повторял свой вопрос раз за разом: назови имена, и все закончится. Но Фриц по-прежнему молчал. Его подняли на ноги, снова забросили веревку на крюк и потянули Фрица, заходившегося криком, в воздух.