Фрицу присвоили личность одного из недавно скончавшихся тифозных пациентов. Он даже имени этого бедняги не помнил – какой-то еврей из Берлина, прибывший в лагерь в числе последних: его номер начинался на 112.000. Уничтожить татуировку или сделать Фрицу новую, с номером мертвеца, было невозможно, поэтому ему забинтовали запястье в надежде, что никто не прикажет предъявить номер для сверки. Стефан Хейман провел с ним много времени, рассказывая, как себя вести и какие предосторожности предпринимать, когда его отправят в новую рабочую команду.

Фрицу было все равно. После камеры пыток душа его словно онемела, он даже не особенно волновался, раскроют его или нет. Годы издевательств, голода и отчаяния в конце концов подорвали его волю к жизни, и он начал сползать в промежуточное состояние, после которого люди превращались в Muselmann. Он открылся перед Стефаном, сказав, что собирается как можно скорее покончить с собой – броситься на караульную цепь на работе или упасть на электрическую изгородь в лагере. Один выстрел – одно краткое мгновение, – и его страданиям и мукам придет конец[387].

Но Стефан не стал долго выслушивать эти откровения.

– Ты можешь себе представить, что будет с твоим отцом? – спросил он. – Сейчас он считает, что его сын мертв, но тогда – получается, скоро, – узнает правду. Только представь: он узнает, что ты все это время был жив, только когда ты совершишь самоубийство. Ты вообще думал об этом?

Аргументов у Фрица, конечно, не нашлось. После всего, через что они прошли вместе, сдаться на милость СС и позволить, чтобы его прикончили, было бы слишком.

«Так им нас не победить», – всегда говорил его папа; терпение – это главное, страдания временны, а надежда и сила духа непременно одерживают верх.

Стефан пообещал сделать все возможное, чтобы подольше продержать Фрица в безопасности в госпитале. Когда тот смог работать, ему подобрали место в команде, где его никто не знал. Смертность и текучка среди заключенных были такими, что никто ни с кем не успевал толком познакомиться.

Фриц это понимал и полагался на Стефана, но у него все равно оставались сомнения. Люди знали его в лицо – в том числе некоторые из СС. Рано или поздно отец тоже все узнает. По крайней мере семеро членов Сопротивления были в курсе его секрета, и папа тоже с ними дружил. Густав занимал в лагере привилегированное положение, и владение подобной тайной представляло для него огромную опасность.

Спустя три недели Фриц поправился настолько, что смог выйти из госпиталя. Друзья потихоньку перевели его в блок 48, где старшиной был Хаим Гославский, член Сопротивления. В его блоке жили в основном немцы и поляки, не знакомые с Фрицем.

На следующий день Фриц отправился на работу. Ему нашли должность кладовщика в другом слесарном подразделении. Один из надзирателей, Пауль Шмидт, был в курсе его секрета и присматривал за Фрицем. Когда по утрам и вечерам они проходили через лагерные ворота, Фриц едва сдерживал удушливый страх, ожидая, что его вот-вот опознает охранник или враждебный надзиратель. Но старался держаться в центре группы и шагать, глядя прямо вперед, с равнодушным лицом, хотя сердце у него выпрыгивало из груди.

Шли недели, никто его не замечал, и на работе Фриц начал чувствовать себя спокойней. Разоблачение ему пока что не угрожало.

* * *

Как-то вечером Густав сидел в общей комнате седьмого блока, и тут один из соседей постучал его по плечу.

– Там на улице Густль Херцог, – сказал он. – Хочет тебя повидать.

Густав вышел из барака и увидел старого друга, с трудом сдерживавшего восторг. Иди за мной, – сделал тот знак, и повел Густава по тропинке за здание, в сторону от дороги. За первым рядом бараков стояли мелкие постройки: уборные, гестаповский бункер и небольшая душевая. Херцог провел Густава к душевой. Из темноты за дверями показалась какая-то фигура; Густав узнал старшего по бане, молодого бухенвальдского ветерана, который дружил с Фрицем. Он огляделся и, убедившись, что горизонт чист, жестом скомандовал Густаву войти.

Недоумевая, Густав вошел в здание, наполненное знакомым запахом сырости и плесени – но никак не мыла. В полутьме он различил силуэт мужчины, стоявшего в тени в глубине бойлерной. Человек двинулся ему навстречу, и его лицо оказалось лицом Фрица.

Это было невероятно, волшебно. Густав всегда говорил, что нельзя терять надежду, сколь бы печальными ни были обстоятельства, но сейчас его потрясение не поддавалось описанию. Снова сжимать сына в объятиях, вдыхать его запах, слышать голос – на такое он даже не надеялся, не смел надеяться[388]! Получается, не зря они все это время боролись за жизнь.

После этой первой встречи они стали видеться при любой возможности, всегда по ночам, в душевой. Теперь, когда тяжесть потери упала с его души, отеческие заботы нахлынули с новой силой, и Густав стал тревожиться о том, что Фриц в двойной опасности. Густль Херцог и другие уверяли его, что делают все, чтобы уберечь мальчика, но было ли этого достаточно?

* * *

Осенью из Освенцима I пришла невероятная новость: СС сместило Максимилиана Грабнера с поста главы лагерного гестапо.

Это было не просто увольнение. В Берлине уже долгое время зрело недовольство его действиями. Даже по стандартам СС количество казней, проводимых по его приказу, вызывало недоумение, равно как и их неорганизованный характер. По мнению Гиммлера, Окончательное Решение – и вообще убийство – было своего рода предприятием, призванным работать чисто, эффективно и упорядоченно, а не забавой или проявлением личных наклонностей. Садизм и кровожадность Грабнера ставили под сомнение его надежность, однако с должности его сняли за обычное стяжательство.

Как многие старшие офицеры в лагерях, Грабнер использовал служебное положение, чтобы нажиться на ценностях, конфискованных у евреев, которых казнили в Биркенау, хотя официально эти ценности принадлежали СС. В отличие от большинства лагерного персонала, он крал в гигантских размерах, отправляя домой целые чемоданы незаконной добычи. Из-за таких масштабов коррупции эсэсовцы начали в его отношении внутреннее расследование. Грабнера сняли с должности и посадили под арест вместе с несколькими сообщниками, включая жизнерадостного убийцу Герхарда Палича[389]. Рудольф Хёсс, комендант Освенцима, покрывавший Грабнера, также лишился своего поста.

Новый комендант, Артур Либехеншель, вступил в должность в ноябре 1943 года[390]. Он устроил ротацию всему персоналу лагеря и снова вернул в ряды лагерного СС порядок и дисциплину.