куда она пропадает, а она не говорит. Но после третьего раза, проведя неделю в отчаянии от того, что она может вообще не вернуться, он больше не тянулся к ней.

Однако сегодня что-то было по-другому. Когда он лежал в кровати, утонув в похоти, в горе, в любви, его дыхание прервалось. Она потянулась к нему, чего не делала два десятилетия.

Ее длинные нежные пальцы погладили его щеку.

Они были теплыми.

22

– Я все еще думаю, как подойти к Неделе неприличного стояка Энея, – заметила Эйприл и в тысячный раз поправила зеркало заднего вида. – Вчера мне показалось, что я могу вернуться к модерн-АУ без неловких моментов, если буду и дальше использовать версию Энея от Уэйд, а не твою. Что, надо признать, делает его в миллион раз менее горячим, но иногда жертвы необходимы ради высшего блага. И под «высшим благом» я имею в виду «откровенный трах в моих фиках».

Маркус хмыкнул, но не успел сформулировать ответ получше, так как она продолжила:

– Кстати, об откровенном трахе, надо показать тебе последний шедевр моей подруги ВозьмиМеняЭней, «Один верхний, чтоб править всеми», что-то вроде солянки из «Богов Врат» и «Властелина колец».

Чем ближе они подъезжали к Сакраменто, тем разговорчивее становилась Эйприл.

И да, она была забавной, и да, ему хотелось слушать все, что она говорит.

Но это была не счастливая болтовня и даже не вызванная избытком кофеина в кокруфинчике. Это был тот вид болтовни, когда она словно хотела заполнить любое возможное молчание, не оставляя места для размышлений.

Во время разговора она достаточно внимательно следила за дорогой, но при этом возилась с настройками климат-контроля, выбором музыки и углом вентиляторов. Маркус никогда не видел ее такой суетливой. Это нервы. Все просто.

Где-то в первый месяц их отношений она мимоходом сказала, что ее отец работает юрисконсультом, а мама – домохозяйка. Ему бы поинтересоваться, почему она не добавила никаких подробностей, но он этого не сделал. Что, очевидно, говорило не в его пользу, зато доказывало, как ловко Эйприл может увести разговор в сторону от неприятной ей темы. А также свидетельствовало о том, что возможно, только возможно, она справлялась с запутанными эмоциями и историями других людей лучше, чем со своими.

И все же, если она хочет болтать, то и он будет болтать. Если ей нужно отвлечься, он это обеспечит.

Он даст ей все, что она хочет или в чем нуждается, что он и пытался в полной мере доказать ей весь последний месяц, с тех самых пор, как она, обнаженная и дрожащая, стояла перед ним под ярким светом в своей спальне и просила трахнуть ее в качестве награды.

Она еще не понимает, но поймет. Он любит ее, и она – его награда. Прикасаться к ней – подарок для него.

Той ночью он наконец понял, как умело она умеет скрывать собственную уязвимость, несмотря на всю кажущуюся открытость и льющийся на них свет.

На следующее утро он был полон решимости узнать больше. Понять ее лучше.

Когда он проснулся в темноте, за час до того, как должен был прозвучать ее будильник, она уже не спала. Когда он пошевелился, она повернула к нему голову и ее глаза не были отяжелевшими ото сна, как следовало бы, поскольку легли они очень поздно. Она была в полной боевой готовности и так напряженно думала, что он удивился, что не слышит трения шестеренок в ее голове.

– Расскажи, – попросил он и прижал ее к себе, одну руку подложив под ее шею, а второй гладя ее руку, бедро, бок, приучая ее к незнакомой роли маленькой ложки. – Расскажи мне.

Постель пахла ими. Сексом, розами и всем, о чем он мечтал.

– Мои родители… – Эйприл неожиданно засмеялась, и смех этот резал слух в предрассветной безмятежности. – Ирония, Маркус. Гребаная ирония.

– Не понимаю.

Он ткнулся носом ей в макушку. Поцеловал.

– Они тебя полюбят. Полюбят. Одобрят тебя больше, чем когда-либо одобряли меня. – Она помолчала. – Не только настоящего тебя. Но и фальшивого тоже, публичного тебя. Даже если они заметят разницу, не думаю, что сочтут ее важной. Может, мама сочтет. Но не папа.

Такая мысль раньше не приходила ему в голову, но…

– Мои родители с удовольствием поменяли бы такого ребенка, как ты, на меня.

Может, это должно было ранить, но не ранило. Острое лезвие его горя притупилось с тех пор, как он поделился им с Эйприл. С тех пор как понял, что может выбирать, как будут строиться его отношения с родителями в дальнейшем, если вообще будут. С тех пор, как она сказала, что он не должен им прощение или что-то, чего не хочет давать.

Кроме того, как можно обижаться на какую-то альтернативную версию его родителей за то, что они обожали бы и восхищались бы Эйприл, если он сам делает то же самое?

– В этом-то и ирония, – заметила она и еще теснее прижалась к нему. – Все твои лучшие качества, все, что делает тебя замечательным, не волнуют моего отца. Его волнует видимость. Фасад и возможность продать себя клиентам. Мы не общаемся, но мама абсолютно предана ему, и у нее свои… – Когда она заколебалась, его дыхание стало прерывистым… – У нее свои проблемы. Так что все может стать сложно.

Когда она замолчала после своего предрассветного признания, он не стал давить на нее. Вместо этого он спросил, что требуется от него, и она прошептала в темноту.

Они занимались любовью медленно, и не только потому, что она уже была чувствительной из-за прошлого вечера. Неторопливо, в сумрачной прохладе ее спальни, в тепле ее кровати, он накрыл ее, двигался над ней, взял любимое лицо в ладони и в полной мере убедился, что она видит, что он видит ее. Потому что ей это было нужно.

Да, теперь он начал ее понимать. Это заняло больше времени, чем следовало, но сегодня он возместит потраченное время.

Она не просила его о помощи, потому что это ей не свойственно. Но он все равно поможет. Если ей нужно держаться подальше от отца, Маркус это обеспечит, и она уже рассказала, как это сделать. Ее отца волнует видимость. В таком случае нет никого более подходящего, чтобы занять его внимание и держать его подальше от Эйприл, чем Холеный Золотистый Ретривер.

У него есть персонаж. У него есть сценарий и превосходная мотивация. Как только они подъедут к дому ее родителей, он будет готов действовать.

Осталось немного – еще