– Опомнись, Вадим! Что с тобой? Ничего нет, ничего, ничего…Клянусь! – почти как в повести заговорила Макарова.

Веселкин хотел принять оборонительную стойку, но мужчина стал таять в темноте, силуэт расплылся, но не исчез. Только нож все так же холодно отсвечивал в руке. Веселкин вгляделся – рука была женская. Из темноты выступила вся фигура – это была Макарова. Веселкин обернулся – за фортепьяно никого не было, крышка была закрыта.

– Когда люди говорят, что они в припадке бешенства не помнят того, что они делают, – это вздор, неправда, – усмехаясь, проговорила Макарова словами Позднышева, – я все помнила и ни на секунду не переставала помнить…Всякую секунду я знала, что делаю…Но сознание это мелькнуло, как молния, и за сознанием тотчас же следовал поступок. И поступок сознавался с необычайной яркостью…Страшная вещь эта соната…первое престо…и вообще страшная вещь музыка…она действует, страшно действует…но вовсе не возвышающим душу образом…раздражающим душу образом…

Глаза Макаровой расширились, черты исказились, и она занесла нож для удара. Веселкин хотел выбить нож, но все члены обмякли, он стоял, как будто кролик, загпнотизированный удавом, и только шептал:

– Опомнись, ничего не было, не было, клянусь…

Макарова ударила, Веселкин ухватился за нож и вскочил на постели. Его руки сжимали руку Семина, трясшего товарища за плечо.

– Ты чего, Веселый? – с тревогой спросил Семин. – Аустерлиц, что ли, приснился?

– Да уж, – неопределенно ответил Веселкин, выпуская семинскую руку.

Семин пошел на кухню, сказав, что жена уже приготовила завтрак. Веселкин осмотрелся и вытер пот со лба. Сны часто забываются в первые же минуты после пробуждения, но Веселкин все помнил отчетливо. Так же отчетливо он видел всю картину происшедшего с его подследственной. Не вставая с раскладушки, Веселкин протянул руку к пиджаку, висевшему на соседнем стуле, достал мобильник и, дозвонившись своему сотруднику, отдал какое-то указание.

Второй допрос должен был решить участь обвиняемой. Веселкин заранее запасся сигаретами и попросил поставить на стол графин с водой. Через несколько минут ввели Макарову. Та же одежда, та же челка, лишь голубые глаза отдавали инеем. Впрочем, когда женщина села на привинченный стул и снова взглянула на следователя, в ее глазах читалась только внимательная покорность. Веселкин сразу придвинул сигаретную пачку к обвиняемой. Макарова печально улыбнулась в знак благодарности и чуть подалась вперед, к огоньку зажигалки, теперь уже исправной. Дав даме прикурить, Веселкин откинулся назад и стал рассматривать дело, как будто изучал его в первый раз. Комната для допросов наполнялась тишиной вперемешку с сизым дымком, слышны были только шуршание переворачиваемых страниц да звуки выдыхаемого никотина. Когда они оба постарели на одну минуту, Веселкин оторвал голову от документов и мягко спросил:

– Ирина Николаевна, по-моему, вы не все рассказали следствию.

Макарова глубоко затянулась, вбуравив голубой взгляд в Веселкина, как будто допрашиваемый был он.

– О чем это вы, гражданин следователь?

– Я о том, Ирина Николаевна, что никаких угроз, изнасилований и тому подобного не было, не правда ли?

– Да как же вы можете мне не верить? – Женщина уже готова была применить естественное оборонительное оружие – слезы, голос ее задрожал, ресницы беспомощно захлопали. – Я в самом страшном кошмаре не могла себе представить, что мой любимый мужчина, а я любила его, слышите, любила, будет относиться ко мне, как к какой-то непотребной девке…

Слезы уже катились по ресницам, Макарова их не вытирала, а только сложила свои изящные пальцы, как бы призывая небеса в свидетели ее слов.

«Уж слишком театрально», – усомнился про себя Веселкин, но вслух только попросил женщину успокоиться и налил воды из графина.

Макарова взяла стакан и маленькими глоточками, смешивая слезы с водой, стала пить.

Веселкин выждал момент между всхлипываниями.

– Через сколько времени после убийства гражданина Метлова вы позвонили в милицию?

– Я же рассказывала. – Макарова перестала плакать. – Как пришла в себя на кухне… под утро.

– А почему не позвонили сразу, когда увидели, что ваш сожитель не подает признаков жизни?

– Я же говорила – тряслась вся, была как в тумане… такое же не сразу осознать можно…

Веселкин закрыл папку и, не спуская глаз с обвиняемой, вбил главный вопрос:

– А когда Апассионату играли окровавленными пальцами, руки не тряслись?

Макарова спокойно поставила стакан на стол.

– С чего вы взяли? – Ее голос звучал глухо, но ровно.

– Да по вашим отпечаткам на клавишах мы это взяли, Ирина Николаевна. На первом осмотре места преступления никто не догадался поднять крышку фортепьяно, а вы, верно, в полумраке не заметили следов крови на клавишах да и не догадались их вытереть. И так до самого утра играли, вот почему соседи не слышали стонов жертвы. Их опрашивали про шум драки, борьбы, крики и тому подобное, а про музыку у оперативников не хватило фантазии расспросить. А экспертиза показала, что умер-то гражданин Метлов не сразу, а тоже под утро. И характер ранений говорит о том, что наносились они с большими временными промежутками, а из этого следует, что вы, Ирина Николаевна, бросали время от времени игру, подходили к еще живому, но обездвиженному от потери крови и болевого шока Метлову и наносили очередной удар. Потом возвращались к роялю…

– К фортепьяно, – еще глуше поправила Макарова.

– К фортепьяно, – согласился Веселкин, – и играли, играли, наверное, чувствуя необычнейшее вдохновение…

– Да!! Да!! Сто раз да!!! – Макарова изогнулась, как перед прыжком, глаза ее опять затянула серая пелена, зрачки накалились, зубы забелели в зверином оскале. – Этот кобель проклятый, сволочь, когда я его уже любила, решил вернуться к своей жене – шлюхе. Он меня бросил ради той, которая бросила его, и правильно бросила; все вы кобели, всех вас кастрировать надо во младенчестве, яйца отрезать, как блудным котам, да, я так никогда в своей жизни не играла, как в эту ночь, я играла так, как не снилось ни одному Вану Клайберну, я получала оргазм после каждого финала и била, била ножом эту скотину, эту свинью, этого козла лысого, этого… – Женщина захлебнулась, не найдя подходящего слова, и вдруг одним резким движением, так что Веселкин даже не успел отшатнуться, схватила графин и запустила следователю в голову. Веселкин, как в тумане, шарил рукой под столом и не мог нащупать кнопку вызова конвоя, но дверь открылась и в комнату ввалились два сержанта – неистовый женский крик был слышен, наверное, и за пределами тюрьмы. Бьющуюся в судорогах Макарову увели в камеру, а Веселкин с окровавленной головой пошел в тюремную медчасть. Потом они с Семиным допивали не тронутый с момента их последней встречи коньяк, и это помогало Веселкину больше, чем но-шпа и перевязка.

С того случая прошло лет шесть или семь. Макарова получила серьезный срок, Семин перевелся в центральный аппарат МВД, Веселкин же, наоборот, уволился со со службы, переквалифицировался в адвоката по уголовным делам, развелся с женой. Дочку судья-женщина, как водится, оставила матери, бытовой алкоголизм без справки из соответствующего диспансера оказался недоказуем. Веселкин тосковал, но дочка уже стала почти взрослой, и бывший следователь решил попытать счастья во втором браке. По дискотекам и клубам он, естественно, не ходил, знакомиться с женщинами было негде, клиентки же его все были замужем, и Веселкин пошел испытанным путем одиноких людей, живущих замкнутой жизнью, – решил найти спутницу через газету знакомств. Купив в соседнем с домом ларьке несколько таких газет, Веселкин стал с ручкой в руках изучать разделы «Она ищет его», то удивляясь высочайшим требованиям перезрелых женщин к будущим мужьям, то поражаясь их способностям превращать на словах недостатки в достоинства. К примеру, толстые называли себя пышными, низкорослые – миниатюрными, плоскогрудые – хрупкими, ищущие уже четвертого брака – опытными и тому подобное. Ничего не требовало подчеркивания, и Веселкин уже было собирался закрыть очередную газету, как вдруг его внимание привлекло объявление в конце последней страницы. Вчитавшись, Веселкин выронил ручку из пальцев. Объявление было набрано жирным шрифтом и гласило следующее: