Судорожно вздохнув, Нарцисс поднял лицо. По щекам его и впрямь струились неподдельные слезы.

— Трусы! — вскричал он. — Неблагодарные трусы, осмеливающиеся считать себя римлянами! Какие вы римляне, если боитесь последовать за этим героем? Ну так забейтесь в угол и отдайте свое оружие тем, кто пойдет вместе с ним! Мне, например. Я вовсе не воин. Но я не дрогну! Я вторгнусь в Британию! Один, если надо. Презирая всех вас! — Он властно вытянул руку. — Эй, трусы, отдайте свое оружие мне!

— Ладно, недоносок! Получи, если хочешь! — Какой-то легионер встал и швырнул на арену свой меч.

Тот тяжело воткнулся в песок, и Нарцисс отшатнулся. Публика загоготала, мечи и кинжалы полетели на арену со всех сторон. Царедворец попятился, но наступил на разорванный край туники и, нелепо взмахнув руками, упал. Амфитеатр зашелся от смеха.

По командирской ложе тоже побежали улыбки. Невозмутимыми оставались лишь Плавтий и Веспасиан. Между тем Нарцисс, побагровевший от гнева, поднялся на ноги, потрясая подхваченным с арены мечом.

— Смеетесь, олухи? Над кем вы смеетесь? Над тем, кто готов идти в бой вместо вас? Над тем, кто не станет беречь свою драгоценную задницу, когда отечество призывает своих сынов на воинский подвиг? Ну, скажите-ка, есть среди вас такие сыны? Нет, вы бездельники, выпивохи, засранцы. Из всех вас достоин носить оружие только я. Чтобы грудью встать против варварских полчищ! Под распростертыми крыльями римских грозных орлов.

Распаленный собственными словами оратор взмахнул мечом, но, очевидно с непривычки, не учел силу инерции, и его развернуло так круто, что он едва устоял на ногах, а меч ткнулся в песок. Легионеров охватила истерика, ржали все — до икоты, до слез. Однако Нарцисса это ничуть не смутило.

— Да, я слаб телом, — выкрикнул он. — Да, безусловно, у меня нет должной закалки, но во мне жив боевой несгибаемый дух. И потому я прошу вас: не срамите честь Рима! Нет, не прошу, я вам приказываю: вернитесь к своим командирам! Эй, дармоеды, пьяницы, жирные бабы! Вы слышите мой приказ!

Это было уже слишком: солдаты загикали, заулюлюкали, потом кто-то крикнул сердито.

— Это тебе не Сатурналии! Знай свое место, раб!

Упоминание о празднествах, лишь во время которых рабам дозволялось вольничать и дерзить своим господам, было услышано, и вскоре вся публика в едином порыве скандировала: «Знай свое место, раб!». «Знай свое место, раб!». Теперь на песок вместо оружия полетела всякая дрянь, и, в последний раз погрозив зрителям кулаком, Нарцисс удалился с арены.

Некоторое время легионеры продолжали хором выкрикивать обидную для императорского прихвостня фразу, но, когда стало ясно, что тот не вернется, примолкли и начали расходиться. Тонкие людские струйки, выбивавшиеся из цирка, сливались в поток и возле лагеря опять растекались.

— Что ж, я надеюсь, это сработает, — сказал Плавтий.

— Превосходный спектакль, — отозвался Веспасиан. — Встряска, которой пока еще никто не заметил. Завтра они очнутся, и до многих дойдет, как их взгрели. А слух о том, что какой-то вольноотпущенник поносил последними словами с арены три легиона вооруженных солдат и ушел безнаказанным, распространится повсюду. Этот Нарцисс сделал невероятное. Впрочем, посмотрим, так это или не так. А сейчас, мой генерал, мне надо идти, если ты, конечно, не против.

— Что? Ах, ну да, разумеется. А мне нужно выпить.

Веспасиан поклонился и торопливо ушел. Но направился он не к лагерю, а к клетушкам, пристроенным сбоку амфитеатра, и, дойдя до них, негромко окликнул:

— Эй!

— Я здесь, — прозвучал голос, и из темного закоулка вывернулся Нарцисс. — Ну, что там? Меня не ищут?

— Пока нет, — рассмеялся Веспасиан. — Но представление было великолепным.

— Благодарю, — отозвался Нарцисс.

— Мне просто любопытно, — продолжил Веспасиан. — Неужели нет таких унижений, на какие ты не пошел бы ради достижения своих целей?

— Своих? Ну, не совсем уж своих. А впрочем, да, но все мои цели неразрывно связаны с целями Рима. Когда-нибудь ты поймешь это, Веспасиан. — Нарцисс помолчал. — Когда-нибудь ты осознаешь, что любое государство не рассыпается в прах лишь потому, что существует некоторое количество бюрократов, постоянно следящих, чтобы ничто нигде не стопорилось, а продолжало крутиться, и готовых ради этого, если понадобится, на все. Даже жрать дерьмо. Такова мера их преданности отечеству, хотя историки никогда не упоминают о них. Но сильным мира, желающим сделать свое правление долгим, полезно знать, на чем зиждется их кажущаяся незыблемой власть. Тебе тоже неплохо бы это запомнить.

— О, я запомню. Ты дал мне урок. Мало кто мог бы решиться смешать патетику с клоунадой. Но ты решился. Скажи, почему?

— Мы живем в циничное время, — ответил Нарцисс. Прямое обращение к патриотическим чувствам вызвало бы одно раздражение. А так, я надеюсь, до них хоть что-то дойдет. Как полагаешь, дойдет?

— Посмотрим. Завтра все будет ясно.

— Могу ли я провести эту ночь у тебя?

— Никто другой тебя и не примет, — усмехнулся Веспасиан. — Кликнуть эскорт, чтобы тебя проводили в мой лагерь?

— Нет, не нужно, в одиночку мне будет спокойнее. Кроме того, я должен уладить еще кое-что.

С этими словами Нарцисс поплотнее закутался в воинский плащ и торопливо зашагал к главному лагерю. Веспасиан же, вернувшись в расположение своего легиона, распорядился послать за Макроном и, когда тот явился, сказал:

— Центурион Макрон, ввиду твоих отменных боевых качеств, известного всем благоразумия и отсутствия скверной привычки молоть языком, тебе поручается особо ответственное задание. Когда мы высадимся в Британии…

Праздник, начавшийся гладиаторскими боями, подогретый вином и оживленный выходкой вольноотпущенника, затянулся далеко за полночь. Гульба не прекращалась до тех пор, пока солдаты не выдули все горячительное, какое смогли отыскать, и не расползлись по палаткам, чтобы проспаться. Те, кого не несли ноги, засыпали где-нибудь под телегами и в канавах. Мало-помалу праздношатающиеся исчезли, лагерь затих, даже не выставив часовых, и уже практически никто не мог видеть, как в сумрачную предрассветную пору по его территории неспешно — от палатки к палатке — пополз крытый фургон. Эта маленькая тюрьма на колесах, сопровождаемая десятком центурионов, останавливалась там, где ночевали солдаты, чьи имена значились в находящемся у Вителлия списке, и Пульхр без шума арестовывал их. В большинстве своем арестованные были ветеранами, присягавшими еще Августу и потому с презрением относившимися ко всему, что шло вразрез с установками прошедших лет. Пьяные, плохо соображающие, застигнутые врасплох, они не оказывали сопротивления. Даже когда им связывали руки и ноги перед тем, как забросить в фургон. Лишь один из схваченных попытался позвать на помощь, но Пульхр не колеблясь перерезал ему глотку и пригрозил сделать то же самое с каждым, кто вздумает издать хоть звук. Когда небо стало светлеть, маленькая процессия — уже без Вителлий — беспрепятственно покинула пределы лагеря и направилась к дальнему лесу.