Полина тут же сунула пистолет куда-то за пояс и повернулась к нему:

– Можем ехать?

– Ага, – кивнул бритоголовый, воровато оглянулся, словно искал еще желающих отправиться с ним на Речной Вокзал, и добавил: – Двигайте за мной.

Они дошли до края платформы, где перевозчик снова оглянулся, но, видимо, не нашел на перроне ничего заслуживающего внимания и спрыгнул на пути. Сергей по его примеру тоже посмотрел назад – мошенников, которые могли их преследовать, нигде не было видно, и слава богу. Но окончательно он успокоился только в туннеле, когда увидел стоящую на путях дрезину.

Это была очень странная машина, больше похожая на вагонетку: все ее борта были обшиты толстыми свинцовыми пластинами. Вид дрезины заставлял сомневаться, что она вообще способна двигаться. Но где-то внутри негромко тарахтел запущенный мотор, из-под задних колес вырывался едкий дым выхлопа, а на месте машиниста сидел коренастый крепыш в перепоясанном патронташем черном комбинезоне и довольно скалился, глядя на приближающихся людей.

– Миха, моторист. Кореш мой, – представил его бритоголовый. – Забирайтесь. Как говорится, занимайте места согласно купленным билетам. Мигом вас домчим!

Внутри огороженной свинцовыми листами клетушки, на которую указал бритоголовый, оказались две низкие параллельные скамьи, на каждой из которых могли уместиться максимум по три человека. Рядом с машинистом было еще одно место, но бритоголовый уселся в пассажирский отсек, рядом с Полиной, что совсем не понравилось Сергею. И чего к ней все липли! Оставалось только надеяться, что, когда они доберутся до Речного Вокзала, этот тип навсегда избавит их от своего общества.

– Давай, Миха, с ветерком! – приказал бритоголовый. Сергею со своего места показалось, что он подмигнул машинисту уголком глаза.

Перевозчики переглянулись, и моторист двинул какой-то рычаг. Дрезина резко дернулась с места, но затем словно одумалась и неспешно покатилась по рельсам в темноту туннеля.

То ли из-за присутствия жмущегося к Полине бритоголового и его постоянно скалящегося кореша Михи, то ли еще по какой причине, но на этот раз у Сергея не возникло ощущения стремительного полета, как во время прошлой поездки на дрезине, закончившейся избиением сибирским патрулем. Да и машина, сказать по правде, тащилась еле-еле. То ли Миха наплевал на желание своего кореша ехать «с ветерком», то ли сама дрезина была на это неспособна. Однако бритоголовый, видно, не забыл о своем обещании. Он оторвался от кулька с грибами, которыми начал хрумкать, едва дрезина тронулась с места, и, обернувшись к машинисту, сердито спросил:

– Миха, ты че там, заснул? Давай быстрее!

Резкий рывок. Двигатель натужно затарахтел и заглох. Дрезина остановилась.

– Опять двадцать пять! – беззлобно выругался бритоголовый. Похоже, это происшествие его не очень-то и огорчило.

– Может, подтолкнуть, – предложил Сергей, но перевозчик небрежно отмахнулся:

– Не парься! Щас Миха все сделает. Он у нас на все руки мастер.

Услышав похвалу в свой адрес, моторист довольно оскалился, подмигнул напарнику и, открыв кожух моторного отсека, с умным видом уставился внутрь. Тем временем бритоголовый выудил из-за пазухи плоскую металлическую фляжку с завинчивающейся пробкой. Развинтил ее, понюхал, с удовольствием втянув носом пары содержимого, и предложил:

– Давайте, что ли, за удачу? Чтоб все у нас вышло тип-топ! Отметим, так сказать, начало пути.

Миха в ответ довольно зареготал. Он уже забыл, что собирался чинить заглохший мотор, и теперь с ожиданием смотрел на своего кореша.

На взгляд Сергея, ни место, ни ситуация совсем не подходили для этого. Да и воспоминания о том, как он напился до бесчувствия на Проспекте в компании сталкеров, были еще слишком свежи в памяти. Он уже собрался отказаться, но тут Вольтер неожиданно спросил:

– Что это у вас?

– Коньяк, – ответил бритоголовый и, сам того не подозревая, попал в точку.

Ученый изумленно вытаращил глаза:

– Настоящий коньяк?!

– Не совсем, – уклонился от прямого ответа бритоголовый. – Настоянный. Да че рассказывать, ты лучше попробуй, – и он протянул Вольтеру фляжку. Тот взял ее, осторожно понюхал и, приложившись губами к горлышку, сделал большой глоток.

– Необычный вкус, – вынес он вердикт, прислушавшись к ощущениям. – Самогон на травах?

– А ты рубишь, папаша! – заулыбался бритоголовый, а его кореш снова довольно оскалился. – Может, еще отгадаешь, на каких?

Вольтер снова приложился к фляжке. Бритоголовому даже пришлось остановить его.

– Харэ, папаша! Не увлекайся. Пацану оставь.

– Я не хочу, – попробовал отказаться Сергей, но бритоголовый проявил настойчивость.

– Нехорошо отказываться, парень, – покачал он своей шишковатой головой. – Ни тебе, ни нам удачи не будет. И потом, коньяк радиацию вымывает. Вдруг ты без него помрешь. Что мы тогда с твоим трупаком делать будем?

Оба перевозчика дружно заржали, и Сергей, чтобы прекратить эти идиотские шуточки, забрал у Вольтера фляжку и сделал несколько быстрых глотков. Вкус у напитка действительно оказался необычным, каким-то вяжущим. В остальном же он был самым заурядным самогоном.

– Вообще-то радио... нукле-отиды выво-дит не... коньяк, а... крас-ное вино, – заметил Вольтер. Язык у него уже начал заплетаться. Понятно, что его никто не стал слушать.

– А ты молоток, пацан! – похвалил Сергея бритоголовый и, забрав у него фляжку, повернулся к Полине: – Ну а ты, красавица, выпьешь со мной за удачу?

Не обращая внимания на сидящих рядом мужчин, словно их не было вовсе, он положил руку девушке на колено и принялся тискать ее бедро.

Сергей замахнулся, чтобы съездить наглецу по физиономии... точнее, лишь попытался это сделать. Руки вдруг стали неподъемно тяжелыми, язык онемел, а голова свесилась набок, и Полина с облапившим ее бритоголовым хамом сразу пропали из поля зрения. Зато под этим углом Сергей увидел Вольтера. Ученый сидел на своем месте, откинувшись на спину, и пялился бессмысленными глазами в чугунный свод туннеля, а изо рта у него тянулась длинная нитка тягучей слюны.

* * *

Полина привыкла рисковать. Жизнь одиночки приучает к этому. А с тех пор, как потеряла отца, она всегда была одна, Флинт и его подручные – не в счет. Им было наплевать на нее, да и ей на себя саму тоже. Но в тюремной камере в Роще все переменилось. Это произошло, когда сын железного и безжалостного полковника Касарина сказал ей: «Ты должна жить». И еще раньше, когда Сергей развязал ей руки, а потом насмешил ее своим ответом: «Тебе же было больно». По-настоящему больно ей стало потом, когда она поняла, что боится его потерять. Эта была какая-то особенная боль, потому что чем больше ее тянуло к Сергею, тем сильнее она становилась. Новое чувство оказалось очень опасным. Мало того, что оно терзало душу, но еще и притупляло инстинкты, те самые приобретенные с потом и кровью инстинкты выживания. Боль сделала ее доверчивой, а значит, слабой и беззащитной. А слабые и беззащитные в метро не выживают. В чем она вскоре и убедилась.