К указательному присоединились четыре остальных пальца, и он помахал ими в воздухе взад-вперед, как будто вытирая невидимую доску.

— Простите. Больше не буду. — И он положил руку на колено.

Мисс Коэн обратила свой взор на отца. Она все еще была раздражена.

— Мисс Тернер, — попросил я, — вы не переведете мой вопрос?

Она перевела.

Мисс Коэн посмотрела на нее, потом на меня.

— Ja. — Единственное слово, произнесенное усталым голосом и со вздохом. Раздражение у нее уже сменилось откровенной скукой.

— Господин Розенберг не говорил вам, — спросил я, — что вождь их партии, господин Гитлер, должен быть восьмого мая в Берлине?

Мисс Тернер перевела сначала мои слова, а затем — ответ женщины.

— Мы с Альфредом никогда не говорим о политике.

— А о чем вы говорите? — поинтересовался я.

Она снова вздохнула и слегка наклонила голову, выражая тем самым свое недовольство. До чего же все это скучно!

— О литературе. Об искусстве.

— Он никогда не упоминал, что у господина Гитлера назначена встреча в Тиргартене? До восьмого числа?

— Ни до восьмого, ни после. Я могу уйти?

— Это точно? Вы действительно ничего не знали об этой встрече?

Скука снова уступила место раздражению.

— Ведь я уже сказала: нет. Причем три раза.

— А в последние дни вы разговаривали с господином Розенбергом?

Еще один вздох. Очередной возврат к скуке.

— Да.

— Когда?

— Вчера.

— Вы с ним вчера встречались?

— Мы разговаривали по телефону.

— Он вас предупредил, что мы можем прийти к вам для разговора?

— Да.

— Что еще он сказал?

Впервые уголки ее губ слегка выгнулись вверх.

— Вы показались ему забавными. — Она произнесла это с нескрываемым удовольствием.

— Он не говорил, чтобы вы отрицали все, что вам известно о Тиргартене?

Снова раздражение.

— Нет.

Тогда я спросил:

— Вы случайно не знаете, кому хотелось бы убить господина Гитлера?

И снова уголки губ приподнялись.

— Только моему отцу.

Голова господина Коэна дернулась, словно дочь закатила ему пощечину. Он повернулся к ней, протянул руки ладонями вверх и с обидой произнес что-то по-немецки. Она отвернулась, снова заскучав, а он повернулся ко мне.

— Ни в коей мере, — сказал он мне. — Этот Гитлер, ну да, честно признаться, он мне не очень нравится. Я вообще не занимаюсь политикой. Но убивать? Отнять жизнь? Ни за что!

Дочь внимательно наблюдала за ним. Она опять чуть заметно улыбалась.

Я сказал:

— Мисс Коэн…

— Могу я задать ей вопрос? — перебила меня мисс Тернер.

Я кивнул.

— Пожалуйста.

И она протараторила что-то по-немецки.

Мисс Коэн взглянула на отца, потом на мисс Тернер. Заносчиво вскинула подбородок и ответила.

Сидящий на краешке дивана господин. Коэн медленно покачал головой с видом человека, которому случалось это делать не раз.

Я поинтересовался у мисс Тернер:

— О чем вы ее спросили?

— Я спросила, чем ей нравится господин Розенберг. Она ответила, что он — настоящий мужчина. Первый настоящий мужчина, которого она встретила.

Мисс Коэн прибавила еще что-то.

Мисс Тернер обратилась ко мне:

— Она спрашивает, можно ли ей уйти.

— Да, — ответил я. — Благодарю вас, мисс Коэн.

Когда мисс Тернер все перевела, молодая женщина встала. Даже не взглянув на нас, она обошла кофейный столик, прошла между мною и мисс Тернер и скрылась в глубине дома.

— Это я виноват, — проговорил господин Коэн. — Ее мать умерла, когда ей было всего десять лет. Я сам ее растил. Трудно с ней было. Упрямая, всегда была упрямой. Но я даже не думал. Только не это. Такой человек, как Розенберг.

— Она давно его знает? — спросил я.

— Уже несколько месяцев. Говорил же ей, говорил, этот человек тебя использует. Только почитай, что он пишет про евреев в своей отвратительной бульварной газетенке, сказал я. Ему наплевать, что у тебя в голове. Но разве она слушала? Нет, она стала такой же, как они. Хулиганом, как и все остальные. — Он фыркнул, забавно так, хотя смотреть на это было неловко, потому что за его фырканьем скрывалась неутолимая боль. — Хулиганкой, — поправился он.

Тут он как будто спохватился, мельком взглянул на меня и мисс Тернер. И уселся поудобнее.

— Я слишком много болтаю. — Он уставился в пол. — Но что вы хотите от старого человека?

— Господин Коэн, — обратилась к нему мисс Тернер.

Он продолжал изучать рисунок на персидском ковре.

— Господин Коэн, — повторила она.

Он поднял голову.

— Я не хочу вас пугать, но, думаю, эти люди, нацисты, очень опасны. Если вы в силах отлучить вашу дочь от Розенберга, вам следует поторопиться.

Он всплеснул руками.

— Да что я могу сделать? Что может сделать старый еврей? Приковать ее цепью к кровати? Запереть дверь? Ведь она уже взрослая.

— Господин Коэн…

Он повернул правую руку ладонью вперед.

— Послушайте, мисс. Я знаю, вы желаете мне добра. Вы добрый человек, вижу. — Он опустил руку и слегка наклонился к ней. — Но об этих людях вы не сможете мне рассказать ничего нового. Ничего. Я знаю их. Я знал их всю мою жизнь. Бойскауты, Wandervogel, школы, армия. Жажда крови и славы. Они возомнили себя тевтонскими рыцарями. Каждый думает, что у него на пальце — кольцо Нибелунгов. Все как один — романтики. — Заканчивая лекцию, он уселся поудобнее и печально улыбнулся. — Но нет в мире никого безжалостней романтика.

Господин Коэн немного успокоился, словно, рассуждая о нацистах, объясняя, кто они такие, он каким-то образом восстановил свое душевное равновесие и вернул себе отстраненность, с какой, думаю, теперь смотрел на мир.

Господин Коэн сокрушенно пожал плечами.

— Ей будет больно. Моей дочери. Эта свинья принесет ей только горе. Но ничего, мы с ней как-нибудь справимся. И заживем себе дальше.

— Но если положение изменится к худшему? — спросила мисс Тернер. — Господин Коэн, они же ненавидят евреев. Они…

— Да что они сделают? Арестуют нас? Послушайте, мисс, так было всегда. И не только в Германии. Повсюду. И всегда так будет. Я беспокоюсь только за дочь. За ее душу.