в Олтернан. На этот раз Фрэнсис Дейви поймет, что настало время действовать и что медлить нельзя. Обо всем договорившись, она вернется в трактир и будет надеяться, что ее отсутствие осталось незамеченным. Это рискованно. Если трактирщик зайдет к ней в комнату и увидит, что племянницы нет, за ее жизнь нельзя будет дать и ломаного гроша. Она должна быть готова к этому. Тогда никакие объяснения не спасут. Но если дядя поверит, что она спокойно спит, игра продолжится. Дядя с тетей станут готовиться к путешествию; возможно, они даже усядутся в повозку и выедут на дорогу; за то, что случится потом, она не в ответе. Их судьба окажется в руках викария из Олтернана. Чем все закончится, она не могла представить, да и не испытывала большого желания заглядывать вперед.

Итак, Мэри ждала рассвета, а когда он наступил, долгие дневные часы тянулись бесконечно; каждая минута казалась часом, а час — частицей самой вечности. Все трое ощущали напряжение. В молчании, мучительно, они ждали ночи. Мало что можно было сделать при свете дня: всегда мог появиться кто-то незваный. Тетя Пейшенс слонялась из кухни в комнату, делая беспомощные и бессмысленные приготовления, и ее семенящие шаги непрестанно раздавались в коридоре и на лестнице. Она увязывала в узлы то немногое, что было у нее из одежды, потом снова развязывала, когда воспоминание о какой-нибудь забытой вещи всплывало в ее рассеянном сознании. Женщина бесцельно возилась в кухне, перебирая свои горшки и сковородки беспокойными пальцами, не в состоянии решить, что взять с собой, а что оставить. Мэри помогала ей как могла, но это было непросто: ведь в отличие от тети Мэри знала, что весь этот труд напрасен.

Ее сердце временами тревожно замирало, когда она позволяла своим мыслям обратиться к будущему. Как поступит тетя Пейшенс? Что с ней станет, когда арестуют ее мужа? Она — ребенок, и надо обращаться с ней как с ребенком. Вот Пейшенс опять засеменила из кухни и поднялась по лестнице к себе в комнату, и Мэри слышала, как она стаскивает на пол свой сундук и ходит взад-вперед, взад-вперед, заворачивая единственный подсвечник в шаль и укладывая его бок о бок с треснутым чайником и выцветшим муслиновым чепцом и тут же разворачивая их снова и заменяя сокровищами еще более древними.

Джосс Мерлин мрачно наблюдал за женой, то и дело раздраженно ругая ее, когда она что-нибудь роняла на пол или спотыкалась. За ночь его настроение опять переменилось. Бдение в кухне его не утихомирило, а то, что ночные часы прошли спокойно и посетитель не нагрянул к нему, взбудоражило дядю еще больше, если только такое было возможно. Он слонялся по дому, нервный и рассеянный, временами что-то бормотал себе под нос, выглядывал в окна, как будто ожидал чьего-то внезапного появления. Его нервозность сказывалась на жене и на Мэри. Тетя Пейшенс тревожно наблюдала за ним и тоже поглядывала на окна и прислушивалась; ее рот непрестанно дергался, руки комкали передник.

Разносчика в запертой комнате совсем не было слышно, и трактирщик не ходил к нему и не упоминал о нем; это молчание само по себе было зловещим, странным и противоестественным. Если бы разносчик выкрикивал непристойности или ломился в дверь, это больше соответствовало бы его характеру, но он затаился там, в темноте, беззвучно и неподвижно, и при всем своем отвращении к нему Мэри содрогнулась при мысли о том, что он, возможно, умер.

Во время полдника они сидели в кухне вокруг стола и ели молча, почти украдкой, и трактирщик, у которого обычно был волчий аппетит, мрачно барабанил пальцами по столу, и холодное мясо лежало на его тарелке нетронутым. Один раз Мэри подняла глаза и увидела, что он смотрит на нее из-под косматых бровей. В ее голове пронеслась ужасная мысль, что дядя ее подозревает и что-то знает о ее планах. Девушка рассчитывала на его хорошее настроение после минувшей ночи и приготовилась, если нужно, подыграть ему, пошутить при случае и ни в чем ему не перечить. Однако дядя сидел угрюмый и мрачный, а она уже знала это его состояние и понимала, что оно влечет за собой опасность. Наконец Мэри собралась с духом и спросила, когда он намеревается покинуть трактир «Ямайка».

— Когда буду готов, — бросил трактирщик и умолк.

Но она заставила себя продолжить. Помогая убирать со стола и думая, что громоздит ложь на ложь, Мэри внушила тете, что для путешествия необходимо собрать корзинку со съестным, и тут снова обратилась к дяде.

— Если мы поедем ночью, — сказала она, — не лучше ли тете Пейшенс и мне отдохнуть до вечера, чтобы со свежими силами отправиться в дорогу? Сегодня никому из нас спать не придется. Тетя Пейшенс на ногах с самого рассвета, да и я тоже. По-моему, от нас до сумерек не будет никакого проку.

Мэри старалась говорить непринужденно, но сердце у нее сжалось — верный знак того, что она с опаской ждет ответа; она не могла посмотреть дяде в глаза. Он с минуту обдумывал ее слова, и, чтобы справиться с волнением, девушка отвернулась и сделала вид, будто роется в буфете.

— Можете отдохнуть, если хотите, — ответил он наконец. — Вы обе будете нужны позже. Ты права, сегодня вам спать не придется. Идите! Буду рад на время от вас избавиться.

Первый шаг был сделан, и Мэри немного задержалась, якобы что-то прибирая в буфете: она боялась, что ее поспешный уход из кухни вызовет подозрения. Тетя, которая всегда слушалась как марионетка, смиренно последовала за ней наверх и поплелась по дальнему коридору в свою комнату, словно послушный ребенок.

Мэри вошла в свою комнатку над крыльцом и заперла дверь. В предвкушении приключения ее сердце колотилось, и она не знала, что сейчас перевешивало: возбуждение или страх. До Олтернана около четырех миль, и она может пройти это расстояние за час. Если Мэри выйдет из трактира «Ямайка» в четыре, когда начнет темнеть, вернется она вскоре после шести, а трактирщик вряд ли придет будить ее раньше семи. Значит, у нее есть три часа, чтобы сыграть свою роль, и девушка уже придумала способ, как ей выбраться. Она вылезет на крышу крыльца и спрыгнет на землю, как это утром проделал Джем. Не так уж трудно, ничего, кроме ссадин и небольшой встряски, ей не грозит. Во всяком случае, это безопаснее, чем рисковать наткнуться внизу, в коридоре, на дядю. Тяжелую входную дверь бесшумно не отопрешь, а выйти через бар — значит пройти мимо