Год назад, когда папу впервые показали по телевизору, дедушка сказал:

– Несерьезный человек, это самое!

Мама промолчала.

Все это Санька вспомнила, когда они с Альшолем готовили нехитрый обед. Саньке очень хотелось вкусной жареной курицы, но Альшоль, увидев замороженного цыпленка, помрачнел.

– Если бы я знал, что здесь так обращаются с живностью, ни за что не вернулся бы! – сказал он.

Пришлось ограничиться вареной картошкой и салатом из огурцов.

Альшоль был задумчив. Он чистил огурцы, поминутно вздыхая. Кончик его бороды печально лежал на кухонном столе.

– Это было на хуторе Флюгумири… – вдруг сказал Альшоль, отложив нож в сторону.

Санька в это время солила кипящую картошку. Она оглянулась и увидела, что Альшоль сидит на табуретке, подняв лицо к потолку, а взгляд его устремлен далеко-далеко.

– Там я последний раз видел своих родителей, – продолжал Альшоль. – Мой дядя Гиссур праздновал свадьбу своего сына. Мама с отцом сидели за праздничным столом, а детей угощали в соседней комнате… И тут на нас напали. Внезапно на селение налетел целый отряд конников. В руках у них были факелы. Они подожгли дом с четырех сторон. Я помню, как кричали в огне люди. Всадники не давали им выйти из дома. Отец успел крикнуть мне: «Беги, Альшоль!». Я вылез через узкое слуховое окошко на крышу и спустился с задней стороны дома по стене. Там не было врагов. Дом уже пылал, как огромный костер. А я побежал к Полям Тинга.

Санька слушала, раскрыв рот. Она старалась представить себе древнюю Исландию, тринадцатый век и эти загадочные Поля Тинга, куда скрылся четырнадцатилетний Альшоль. Но у нее плохо получалось.

– В Полях Тинга было пустынно. Недавно закончился альтинг, люди разъехались, остались черные пятна костров. Ни души, только горы громоздились вокруг котловины. И Скала Закона чернела в небе. Я взобрался на нее, я карабкался вверх целый час… А когда я встал на Скале Закона и передо мной раскинулась вся моя страна, я почувствовал себя великим годи Торгейром…

– Кем? – не выдержала Санька.

– В моей стране был такой великий законодатель.

– «Годи» – это его имя?

– Нет. «Годи» означает «жрец»… И я, внезапно осиротевший мальчик, произнес свою речь со Скалы Закона. Я сказал, что запрещаю людям враждовать друг с другом. Я попросил Бога, чтобы он уничтожил зло, оставил на Земле только любовь. Я так хотел любить, но мне любить было некого. Мои мать и отец заживо сгорели в огне Флюгумири… А когда я закончил свою речь, я увидел, что в Полях Тинга приземляется блестящий воздушный корабль.

– Летающая тарелка? – догадалась Саша.

– Да, – кивнул Альшоль. – Оттуда вышли существа с Фассии и забрали меня к себе…

Санька с Альшолем обедали в полном молчании. Каждый был занят своими мыслями. Аграфена в сторонке ела вареную рыбку и тоже думала о своем.

Санька старалась нарисовать в своем воображении Альшоля на громадной Скале Закона посреди древней Исландии, выкрикивающего в пустую долину слова о любви. Альшоль думал о Санькином отце, который сохранился в доме в виде портфеля с письмами, и вспоминал о своих родителях. Аграфена размышляла о привидениях. Бывают ли привидения у кошек или способность становиться привидениями доступна лишь людям?

А вечером Санька не выдержала и достала из кладовки папин портфель. Альшоль тактично не мешал ей. Он удалился на антресоли и лежал там в темноте, тяжко вздыхая. Аграфена мурлыкала у него под боком. Привидение в тот вечер не появлялось.

Санька читала папины письма.

Ее поразило, что многие конверты были не распечатаны, хотя письма пришли несколько лет назад. Вероятно, мама засовывала их в портфель, не читая. Но почему не выбрасывала? В отношениях между родителями была какая-то тайна. Читая папины послания, Санька пыталась догадаться: он что-то старался объяснить маме, за что-то просил прощения, в чем-то упрекал…

Она распечатала очередной конверт. В нем были листок и еще один запечатанный конверт. Листок был адресован маме и начинался словами: «Здравствуй, Таня!», а на конверте было написано: «Саше, когда она вырастет».

«Я уже выросла», – подумала Санька. Она с волнением надорвала конверт и принялась читать папино письмо.

«Дорогая моя, любимая дочка!

Я не знаю, сколько лет будет тебе, когда ты прочтешь это письмо. Сейчас тебе только семь. Но ты вырастешь и непременно все поймешь правильно. Ты поймешь, что люди очень несовершенны, у них масса недостатков, они могут совершать неправильные и даже гадкие поступки. Но все равно их можно и нужно любить, иначе они никогда не станут лучше. Людей нужно прощать, иначе никто и никогда не простит тебя, когда ты совершишь некрасивый поступок. Я хочу, чтобы любовь освещала твой путь, а ненависть запрячь глубоко или лучше выброси вон. Не старайся искоренять зло, не воюй и не гневайся, потому что изменить что-то можно только любя. В твоем характере поровну от меня и от мамы. Ты решительна и непреклонна, как она, но в тебе есть росток жалости, который прорастет, и тогда ты увидишь, что любой человек заслуживает сострадания, потому что он в одиночку идет к смерти. Я очень скучаю по тебе. Когда я выхожу на манеж и вижу смеющихся мальчиков и девочек, я вспоминаю тебя и жалею их еще больше, потому что редко кто из них счастлив и не одинок. Я люблю их, поверь мне. И я люблю тебя.

Прости меня за то, что мое лицо закрашено гримом. Когда-нибудь ты увидишь его таким, какое оно на самом деле. У каждого человека есть истинное лицо, нужно только суметь его увидеть. И это лицо – всегда прекрасно! Это утверждаю я – твой папа, клоун Мявуш».

Санька всхлипнула. Почему все так одиноки? Одинокий папа где-то в Сибири смешит чужих детей. Одинокая мама ездит по городам России с концертами. Одинокий Альшоль вздыхает на антресолях и собирается умирать. А ведь это он говорил со Скалы Закона о любви! Семьсот с лишним лет прошло, целая вечность… Санька вытерла слезу, решительно спрыгнула с дивана и выбежала в коридор, где свисала с антресолей веревочная лестница.

Санька вскарабкалась по ней наверх, как Альшоль на Скалу Закона.

– Ты здесь? – спросила она.

– Здесь, – отозвался Альшоль.

– Альшоль, мы всегда будем вместе! И ты никогда не умрешь! Слышишь! Это утверждаю я!

Из темноты выплыла белоснежная борода Альшоля.

– Саня, я люблю тебя, – сказал он.

– И я, – прошептала Санька.

Она протянула руки к Альшолю, чтобы обнять его, но лестница под нею качнулась, и Санька грохнулась на пол.

Мама с дорожной сумкой через плечо и чемоданом в руке вошла во двор и по привычке взглянула на окна третьего этажа. В окнах своей квартиры мама не заметила ничего, но в окне соседки Эмилии мелькнуло лицо. Мама заглянула в почтовый ящик и поднялась наверх. Соседка уже встречала ее у открытых дверей своей квартиры.