За рощей начинались холмы, по склонам которых и тянулись монастырские поля.

– Мы давно здесь? – спросил брат.

– Не знаю. Может, неделю. Или дней десять.

Обычно я четко отслеживала время.

У Ба тронул меня за плечо:

– А здесь красиво.

– Очень, – согласилась я.

– Кому захочется уезжать от такой красоты?

Я не знала, куда он клонит, и промолчала.

– Сколько еще ты думаешь тут гостить? – поинтересовался У Ба, разглядывая поля.

Этого вопроса я боялась, потому что не знала ответа.

– Не знаю. А сам как думаешь?

– Я тут ни при чем. Тебе решать, – ответил брат.

– Почему?

– Я нигде не работаю. Меня никто не ждет. Думаю, нам позволят остаться здесь еще на неделю. Или на две и даже на три…

– Сколько нам здесь гостить, зависит от того, что мы ищем.

У Ба кивнул.

Еще один вопрос, на который у меня не было ответа. Предсказание старого монаха исполнилось: голос исчез. Я и не ожидала, что Ну Ну станет донимать меня теперь, когда мы нашли Тхара Тхара. Тогда что меня здесь удерживало? Об этом я не желала думать, хотела с Моэ Моэ работать в поле, выкапывая картошку и имбирь, мыть овощи, учить детей английскому.

А еще надеялась узнать от Тхара Тхара тайну настройщика сердец.

– Разве тебе не хочется вернуться в Америку?

– Конечно хочется. Но не сейчас, – ответила я.

Я договорилась с Маллиганом о бессрочном неоплачиваемом отпуске. Почему бы не задержаться еще на две-три недели? Они погоды не сделают. Визу мне дали на месяц. В Интернете и путеводителях я читала, что в Бирме терпимо относятся к просроченным визам и не чинят препятствий к возвращению. Обычно все ограничивается скромным штрафом в аэропорту.

Кто ждал меня в Нью-Йорке? Разве что Эми. Больше никто.

Было ли дело, ради которого стоило возвращаться? Сражение за чьи-то авторские права?

– Что тебе подсказывает интуиция? – спросил брат.

– Ничего. – Я стиснула его руку. – Она не настолько развита, как твоя. – Подумав, задала встречный вопрос: – А что говорит твоя интуиция?

– Мы скоро отсюда уедем, – без тени улыбки ответил У Ба.

– Почему?

– Потому что, оставшись, мы лишь внесем смятение в жизнь этого места.

– О чем ты? – удивилась я.

– Мне трудно переводить ощущения в слова. С интуицией так всегда: что-то чувствуешь, а высказать не можешь.

– По-моему, ты просто уклоняешься от ответа.

– Возможно.

– Почему ты говоришь о смятении? – не унималась я. – По-моему, нам здесь только рады. Или от меня что-то ускользает? Может, мне прозрачно намекают, а я не понимаю? На уроках английского дети смеются, я считала, что им нравятся мои занятия. Думаешь, они притворяются? Неужели они меня боятся?

Я забрасывала брата вопросами, не пытаясь скрыть недоумение.

– Нет, Джулия. Ты все понимаешь правильно. Дети искренне рады, что ты с ними занимаешься. Вот только… – У Ба глубоко вздохнул. – Я хотел сказать… как бы поточнее выразиться… мы же не собираемся переселяться в монастырь?

– Разумеется, нет.

– И чем дольше мы здесь проживем, тем труднее будет уезжать.

– Думаешь, мне будет тяжело расставаться…

– Не только тебе.

Я проснулась среди ночи. Меня разбудил странный для этого времени звук: казалось, кто-то подметает двор. Кто же наводил чистоту? Рядом крепко спал У Ба, из-за занавески доносилось ровное дыхание спящих детей. Звук извне удалялся, пока не затих. Я приготовилась снова заснуть, но вскоре услышала знакомые глухие удары, а также кряхтение и звон расколотого дерева.

Часы показывали 3.32. Я встала, на цыпочках прошла в зал. Подстилка Тхара Тхара была пуста.

Луна заливала двор и окрестности холодным белым светом. Бамбук отбрасывал пляшущие тени на чисто выметенный двор. У сарая я увидела Тхара Тхара. Он взмахивал топором, легко раскалывая здоровенные чурбаны. Если лезвие топора застревало в дереве, Тхар Тхар поднимал топор высоко над головой, выгибал спину и с размаху ударял по громадному пню, служившему подставкой. Застрявший чурбан раскалывался под тяжестью собственного веса.

Я накинула куртку и спустилась к Тхару Тхару.

Зрелище было любопытным: монах в красно-коричневой, подвернутой до колен рясе колол дрова. Погруженный в работу, Тхар Тхар не заметил меня. Слева и справа от него высились груды поленьев.

– Что вы делаете?

– Дрова колю, – не поворачиваясь, ответил он.

– Вижу. А вы знаете, который сейчас час?

– Нет. Разве это важно?

– Почему бы не колоть дрова днем?

Очередной удар был настолько мощным, что под ногами задрожала земля.

Меня удивило выражение лица Тхара Тхара. По его лбу, щекам и шее обильно струился пот, красивые глаза уменьшились и сузились, а полные губы превратились в тонкую полоску. В бледном свете луны он показался мне старше своих лет. Более усталым. Более одиноким.

– Приснился дурной сон. Иногда мне снятся кошмары. Колка дров хорошо помогает.

– От чего?

– От плохих снов. От злых духов. От воспоминаний, – стиснув зубы, ответил Тхар Тхар.

– От каких именно?

Тхар Тхар замер, не опуская топора, и впервые посмотрел на меня:

– Вряд ли вам интересно.

– А если интересно?

Он отвернулся и вновь обрушил топор на чурбан.

– А если мне интересно? – громче и с вызовом повторила я.

Тхар Тхар меня не замечал.

Удар. В воздух взметнулась стая щепок. Одно полено упало мне под ноги. Я шагнула вперед. Потом – еще раз, рискуя попасть под «дровяной обстрел». Вот он, подходящий момент, чтобы рассказать Тхару Тхару об истинной цели моего визита. Сейчас нам никто не помешает.

Я подумала о Ну Ну.

О кулаках, молотящих по беременному животу.

О приношениях духу с просьбой умертвить младенца в утробе.

Я увидела нож, который мальчишка занес над головой притихшей курицы.

Тхар Тхар вонзил топор в пень и повернулся ко мне.

– Чего вы хотите? – почти шепотом спросил он.

– Поговорить с вами.

– О чем?

– О дурных снах. О воспоминаниях.

– Зачем?

– Я должна вам кое-что рассказать.

Тхар Тхар отер пот, уперся руками в топорище и молча посмотрел на меня. Сейчас его глаза не скрывали отметин прошлого.