Пушкин пал жертвой тайной интриги, по личной вражде, умышленно возбудившей его ревность; деятелями же были люди высшего слоя общества[261].

[А. Н. Муравьев. «Знакомство с русскими поэтами». Киев, 1871 г., стр. 22–23]

* * *

Трагическая смерть Пушкина пробудила Петербург от апатии. Весь Петербург всполошился. В городе сделалось необыкновенное движение. На Мойке, у Певческого моста (Пушкин жил тогда в первом этаже старинного дома княгини Волконской)[262], не было ни прохода, ни проезда. Толпы народа и экипажи с утра до ночи осаждали дом; извозчиков нанимали, просто говоря: «К Пушкину», – и извозчики везли прямо туда. Все классы петербургского народонаселения, даже люди безграмотные, считали как бы своим долгом поклониться телу поэта[263]. Это было уже похоже на народную манифестацию, на очнувшееся вдруг общественное мнение. Университетская и литературная молодежь решила нести гроб на руках до церкви; стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались всеми.

[Панаев, стр. 156–157]

* * *

В январе 1837 года мы все были внезапно поражены слухом о смерти Пушкина. Современники помнят, какое потрясение известие это произвело в Петербурге. Лермонтов не был лично знаком с Пушкиным, но мог и умел ценить его. Под свежим еще влиянием истинного горя и негодования, возбужденного в нем этим святотатственным убийством, он в один присест написал несколько строф, разнесшихся в два дня по всему городу. С тех пор всем, кому дорого русское слово, стало известно имя Лермонтова.

[А. П. Шан-Гирей, стр. 739]

* * *

НА СМЕРТЬ ПОЭТА[264]

Отмщенья, государь, отмщенья!

Паду к ногам твоим:

Будь справедлив и накажи убийцу,

Чтоб казнь его в позднейшие века

Твой правый суд потомству возвестила,

Чтоб видели злодеи в ней пример.

(Из трагедии) [265]

Погиб поэт, невольник чести,

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой.

Не вынесла душа поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде – и убит…

Убит!!!.. к чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор

И жалкий лепет оправданья?

Судьбы решился приговор.

Не вы ль сперва так долго гнали

Его свободный, чудный дар

И для потехи возбуждали

Чуть затаившийся пожар?..

Что ж? Веселитесь: он мучений

Последних перенесть не мог;

Угас, как светоч, дивный гений,

Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно

Навел удар: спасенья нет.

Пустое сердце бьется ровно, —

В руке не дрогнул пистолет…

И что за диво? Издалека,

Подобно сотням беглецов,

На ловлю счастья и чинов

Заброшен к нам по воле рока[266];

Смеясь, он дерзко презирал

Земли чужой закон и нравы;

Не мог щадить он нашей славы;

Не мог понять в сей миг кровавый,

На чтó он руку поднимал!..

И он погиб и взят могилой,

Как тот певец, неведомый и милой,

Добыча ревности немой,

Воспетый им с такою чудной силой,

Сраженный, как и он, безжалостной рукой[267].

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной

Вступил он в этот свет, завистливый и душный

Для сердца вольного и пламенных страстей?

Зачем он руку дал клеветникам безбожным,

Зачем поверил он словам и ласкам ложным, —

Он, с юных лет постигнувший людей?[268]

И, прежний сняв венок, другой венок, терновый,

Увитый лаврами, надели на него;

Но иглы тайные сурово

Язвили славное чело;

Отравлены его последние мгновенья

Коварным шопотом бесчувственных невежд,

И умер он с глубокой жаждой мщенья

С досадой тайною обманутых надежд!

Замолкли звуки дивных песен,

Не раздаваться им опять;

Приют певца угрюм и тесен,

И на устах его печать.

<…>

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона:

Пред вами суд и правда – все молчи!..

Но есть, есть Божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он недоступен звону злата,

И мысли, и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью —

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь[269].

28 января 1837. [270]

М. Лермонтов

[Висковатый. Лермонтов «На смерть А. С. Пушкина» По подлинным документам. «Вестник Европы», 1887 г., т. I, стр. 345–347]

* * *

[Мы] с Глинкою, оба полные дум о Пушкине… выйдя из-под ворот [дома, в котором скончался Пушкин]… пошли рядом, имея одну дорогу.

– У меня в кармане, – сказал Глинка, любивший тщеславиться тем, что он достает прежде многих различные стихи, пользовавшиеся рукописной славой, – прелестные стихи, которые вчера только ночью написал один лейб-гусар, тот самый Лермонтов, которого маленькая поэмка «Хаджи Абрек» и еще кое-какие стишки были напечатаны в «Библиотеке для Чтения» и которые тот, чьи останки мы сейчас видели, признавал блестящими признаками высокого таланта. Судьбе угодно было, чтобы этот Лермонтов оправдал слова бессмертного поэта и написал на его кончину стихи высокого совершенства. Хотите, я вам их прочту?

– Сделайте одолжение, прочтите, Владимир Сергеевич, – сказал я, – да только как же читать-то на морозе? А вот ведь мы в двух шагах от кондитерской Вольфа (у Полицейского моста в доме Котомина), зайдемте туда, велим дать нам по стакану кофе и займемся этими стихами.

– Ловко ли будет, – заметил мой собеседник, – читать эти стихи в публичном месте? Впрочем, в них нет ничего такого, что могло бы произвести в каком-нибудь мало-мальски разумном мушаре[271] злую мысль сделать на нас донос. В них лишь выражается резко и сильно та скорбь, которую чувствует каждый из нас по случаю этой несчастной катастрофы, вместе с гневом на общество, не умевшее защитить поэта от безвыходной случайности, а также и на бессовестного иноземца, дерзнувшего пустить роковую пулю не на воздух, а в сердце великого поэта.

– Ну, так что ж, – заметил я, – вы мастерски читаете, прочтите, Бога ради, мне эти стихи, которые я