– Ну что ж! Добраться до дому не получится. – Вовка посмотрел на небо. Там снова повисли ракеты. На свежевыпавшем снегу заиграли мириады искр. Сколько жизней, столько и смертей – никуда от этого не деться. Нынче снова обольщал дьявол. Обольщал долго, изысканно. Но ведь Вовка не поддался, не повиновался Врагу человечества, не стал убивать летчика-коммуниста. А сейчас лукавый примется нагонять на него ужас смертный, заставит, как крота, в землю зарыться. Как набраться мужества? Где найти силы? Вовка расстегнул ранец мертвеца, нашел фляжку. Пойло отвратительное для тела, но согревающее, умеряющее испуг. Теперь что же делать? Ждать своего часа? Ждать, ждать. Вовка опустился на дно окопа. Привалился спиной к промерзшей древесине. Окопы у немцев вырыты в полный профиль, стены укреплены необрезной доской. Ходы сообщения длинные, почти повсеместно замаскированные. Да, умеют немцы воевать, но победы за ними не будет.

Земля затрепетала, словно содрогаясь в рвотных позывах, толкнула в спину, начала бросаться твердыми комьями. Вздумала предать врагу? Гневается? Глупый вопрос. Эта земля вобрала в себя многое, многих схоронила, превратила в тлен, выпростала наружу свежими побегами. А теперь она вознамерилась похоронить Войну. А та не дается, кидается рваным железом, насылает свирепую, плюющуюся огнем прислугу, терзает землю тысячами разрывов, жаждет разорвать, искрошить, изуродовать, превратить в бессмысленный ржавый хлам, в горелые головешки.

Вовка сидел на дне окопа, в окружении врагов, и слушал, и осязал, и ждал своего времени. Он поможет Земле, он вступит в схватку, он внесет свою лепту в победу над Войной.

* * *

Истошно вопя, расточительно поливая вражеские позиции свинцом, они лезли на высоту. Атаки накатывали вал за валом. Немцы сидели на дне окопов. Часто не смея справить неотложную нужду, они испражнялись под себя, едва успевали порты скинуть. Какая там тевтонская чистоплотность, когда чужая Земля, презрев их самоуверенную отвагу, принялась ворочаться и выкрикивать угрозы сотнями охрипших глоток, язвить тысячами свинцовых жал. Какая там дисциплина, когда несметные полчища полезли на их позиции так бестрепетно, словно смерти для них не существовало вовсе! Это она породила неисчислимое воинство! Это она, распахнув невидимые врата, выпустила под ночные небеса насельников своих бездонных кладовых! Да люди ли они? Нет ли у этой Земли своей, собственной, специально для неё предназначенной преисподней? Не демоны ли выскочили из-под земли, дабы пресечь вражеское нашествие, защитить своё родимое пекло от чужеродной дьявольщины?

Поначалу Вовка сидел в своём уголке без движения. Несколько раз сердитый унтер подначивал его, пыхтел, подслеповато щурясь через заиндевелые стекла очков, целился в Вовку кончиком острого, побелевшего носа, плевался слюной, шипел:

– Kein Feigling, Jurgen! Steh auf! Marsh Go! Russian schieben![45]

Кем был бравый командир смертников в прошлой жизни? Зеленщиком? Сапожником? Попивал, видать, пивко на партийных сходках, трепался, самозабвенно убеждая себя и товарищей в собственной богоизбранности. Ох уж эти партийцы! Сердитого унтера Вовка убил первым. Воспользовался моментом, первым яростным натиском Краснознаменной части, когда подчиненные унтера занялись простым и увлекательным делом: расстрелом передовых рядов наступающего противника. Вовка стрелял не целясь из положения сидя в стоящего над ним человека. Перед этим, конечно, снял карабин с предохранителя и сделал вид, что собирается подняться. Пуля вошла унтеру под подбородок, разорвала ремешок каски, убила наповал. За первым последовали семеро других. В числе прочих пали пулеметчик и его напарник, те самые, что поливали ряды наступающего противника свинцом, как заботливый огородник поливает молодую зелень из садового шланга.

Вовка целился хладнокровно. Вот где пригодилась охотничья сноровка. Вел огонь без спешки, наверняка. Каждая пуля верно нашла свою цель. Когда патроны кончились, кладбищенский сторож с легким сердцем выкинул «Манлихер-Шенауэр» за бруствер. Что же делать дальше? Резать врага ножом? Рукопашная схватка в одиночку, во вражеском окопе – дело безнадежное, а значит, надо добыть новое оружие. И он забрал у тяжело раненного немчика его шмайсер. Магазин у автомата оказался полупустым. Но и скудный боекомплект до конца израсходовать не удалось. Конец делу положила граната. Умелая рука безвестного бойца Краснознаменной армии ухитрилась метко бросить смертоносный снаряд. Осколки сразу умертвили троих немецких вояк, но Вовка выжил. Упал ничком на дно окопа, чувствуя, как исподняя рубаха напитывается теплой кровью.

– Господи, помоги бестрепетно претерпеть боль! – взмолился он.

Поначалу было очень тяжело. Он грыз мерзлую, осоленную кровью землю, ломая зубы, последними усилиями слабеющего тела стараясь удержать крик. Земля плавно колыхалась под ним, баюкая, а над головой выл, свистел, визжал на разные голоса бой. Адский оркестр терзал барабанные перепонки, тысячекратно увеличивая страдания.

– Ниспошли тишины! Тишины! – молился Вовка и тишина наступила – полная, всепоглощающая, словно он в одночасье сделался глухонемым.

Собрав последние силы, он поднялся, взобрался на бруствер, вывалился из окопа. Лежа на спине, Вовка смотрел в сереющее небо. Дышать стало легче, боль мало-помалу отступала, вытесняемая обволакивающим, невесомым покоем. Скоро, совсем скоро он увидит заветную, никем не описанную черту, отделяющую жизнь от смерти. Неужто это и вправду врата? Или тихая речка с омутами и паромной переправой? От одного берега до другого натянут канат, но противоположный берег прячется в тумане и ни зги не видно. Ничего не видно, кроме неба. Как же так? Крепко сжав челюсти, Вовка приподнялся на локтях, задвигал ногами. Он ждал невыносимой боли, но её не случилось. Будто чья-то неосязаемая мощь помогла ему уложить изуродованное тело так, чтобы картина страшного боя стала видна во всех подробностях.

Вовка полулежал, опираясь спиной на высокий бруствер. Над вершинами деревьев розовела полоса позднего зимнего рассвета. Зябко и тепло, радостно и страшно, пусто и торжественно было ему. Он следил за трассирующими пулями, видел, как дыбилась раздираемая взрывами земля, как гибли люди. Сонмы их, неисчислимые полчища выходили из того самого леса, где он, княжеский отпрыск, два десятилетия подряд хранил своё убежище, где он мог оставаться самим собой, не опасаясь разоблачения. Замерзающее болото в пятидесяти верстах западнее Вязьмы стало местом последнего исхода, началом крестного пути.

Лес и поле, и раскрашенное в пастельные тона небо – всё кружилось вокруг него так, будто он стал центром мироздания. Время от времени он запрокидывал голову в неиссякаемой надежде. И знал, что не помрет, пока не увидит Крест на вершине горы. Но вот первый луч солнца пробился меж голыми кронами, пал на гладко оструганное, потемневшее от крови дерево. Да, это он, Честной Крест. А вот и следы святой крови на нём. Вовке захотелось приподняться, чтобы узреть распятого. Но смертная слабость сделала его тело непослушным.

– Значит, я не заслужил, – прошептал он. – Значит, слишком грешен.