предписывавшей членам этой партии выступить против большевистского правительства. Желание защищать беднейшее крестьянство, которым была так знаменита партия социалистов-революционеров, разумеется, могло пойти на пользу нэповской России, где поддержание смычки между городом и деревней было насущнейшей задачей РКП. Проблема была в том, что в период Гражданской войны отсутствие понимания необходимости подчинить интересы крестьян выживанию рабочего государства вкупе с мелкобуржуазными демократическими иллюзиями толкнуло многих эсеров на путь крестьянского восстания и открытой контрреволюции. Поскольку в случае с эсерами имело место не стихийное, а сознательное бунтарство, покоящееся на ложных политических принципах, бывший член этой партии должен был своей биографией доказать верность государству Советов. Если это удавалось, то, без сомнения, самоотверженность бывшего эсера также могла сослужить большевикам службу и в мирное время.

Меньшевики в своем политическом развитии, по мнению их бывших товарищей по РСДРП, безусловно, стояли на ступень выше эсеров. Последние были осколком ушедшего XIX века, сторонниками отжившей неонароднической доктрины. Однако свет нового марксистского завета, целительный для бывших эсеров, в случае меньшевиков оборачивался смертоносным ядом. Политическая ошибка, которую нес меньшевизм, заключалась в избыточном доктринерстве, неспособности почувствовать тот свежий ветер истории, который давно развеял песочные замки абстрактных теорий, так долго и так безуспешно отстаивавшихся меньшевиками. Бывшие члены этой партии оступились по причине отсутствия осознания того, что большевистская теория отражала движение жизни, в то время как их собственная перестала говорить на языке масс. Раз за разом, дискуссия за дискуссией, до самого 1917 года большевики давали шанс своим заблуждавшимся товарищам осознать собственную неправоту. Эта комбинация высокой теоретической подкованности и массы возможностей для исправления предъявляла к бывшим меньшевикам в РКП особенно высокие требования. Автобиограф был обязан знать конкретный пункт разногласий и ясно описать, как он наконец воссоединился с историей. Полное осознание своих ошибок в случае бывшего меньшевика означало, что из оторванного от жизни интеллигента он превращался в подкованного во всех аспектах марксизма теоретика. Для коммунистической партии, перед которой в начале 1920‐х годов стояла колоссальная задача воспитания молодых коммунистов, он был незаменимым кадром. Кто, как не раскаявшийся меньшевик, знал обо всех опасностях, стоящих на пути усвоения марксистской доктрины, кто, как не он, мог объяснить во всех тонкостях последние ее достижения простым рабочим и крестьянам?

Но проблемы со всеми бывшими членами других социалистических партий могли заключаться не только в психологическом отпечатке, который оставляли на них ошибочные политические убеждения. Никто не состоял в партии, большевистской или другой, в одиночку. Политическая организация была средой общения, устойчивых связей, которые ее член поддерживал с товарищами, и если в отношении сформированного политически чуждым опытом характера большевики могли проявить терпимость, то отречение от связей с не принявшими новое учение требовалось полное. Поскольку обретение большевистской сознательности мыслилось как ключевой водораздел в биографии каждого члена РКП, сочувствие к бывшим товарищам означало неокончательное духовное преображение. Такой вступивший в партию только прикидывался осознавшим конечную истину большевизма, на деле же оставался прежним и, возможно, скрывающим недобрые намерения в отношении советской власти.

С точки зрения партийного аппарата, автобиографии бывших политических оппонентов были подозрительны и требовали тщательной и многоэтапной проверки. Но были исключения – они касались членства в левых партийных группах, которые присоединились к РКП(б) во время Гражданской войны. Меньшевики-интернационалисты, боротьбисты, эсеры-максималисты, революционные коммунисты и некоторые анархистские группировки пользовались привилегиями в приеме. Переход давался им относительно легко, поскольку по своим взглядам и тактике они немногим отличались от РКП.

Эта легкость перехода свидетельствовала о большем, чем просто формальное согласие с положениями политической тактики партии. Большевики никогда не довольствовались формальностями. Дело было в том, что все перечисленные радикально левые группы прошли с большевиками один и тот же исторический путь, все время сражались в одних рядах. Иными словами, речь шла не о простом согласии, а о единстве коллективных биографических траекторий. Всех перечисленных с большевиками уже объединяло совместное переживание одного нарратива. Именно поэтому, читая заявления о вступлении крайне левых в большевистскую партию, поражаешься тому, что переход в РКП они описывают не как драматическое событие, перевернувшее всю их жизнь, а как сухую констатацию факта. Вступление для них было закономерным шагом, следствием движения по единому для них и для большевиков пути.

В то время как прием выходцев из соглашательских партий требовал чуть ли не одобрения ЦК, партийный устав был снисходительным к своим предтечам. Структура автобиографического нарратива была вписана в устав партии и определяла его – иначе нельзя объяснить, откуда такая терпимость к представителям одних социалистических партий и подозрительность к другим. Тот же устав РКП(б) четко оговаривал, что в случае с выходцами из мелкобуржуазных партий социальное положение не следовало принимать в расчет.

Такие кандидаты должны были говорить не о классовом происхождении, а о своем партийном прошлом и делать это подробно и напрямую, касаясь всех перипетий революционных лет. В своих автобиографиях им необходимо было изображать прежние политические воззрения как «идеологическую распутицу», из которой они в конце концов сумели выкарабкаться. Если же кандидат шагал нога в ногу с большевиками, вместе защищал общее дело, не щадя себя, то не было смысла подозревать в нем наличие внутренней воли, противоположной партийной. Он не требовал перековки, был подготовлен к вступлению всем ходом своей жизни. По сути он уже давно пережил становление большевика, и от присоединения к РКП его отделяло не иное понимание истории, а лишь отсутствие партбилета.

О мотивах своего решения перейти к большевикам анархист Цыганков А. писал: «Находясь на фронте и работая вместе с тов<арищами> коммунистами, я убедился, что только партия коммунистов-большевиков ведет по правильному пути трудящиеся массы к торжеству светлого социализма и окончательной победе труда над капиталом»[440]. Мало чем отличалось заявление Полякова А. В.: «Состоя действительным членом партии революционных коммунистов и вместе с тем работая в течение более полугода совместно с членами РКП на Урале и в Сибири, я убедился [в] нецелесообразности ведения политики партии Р<еволюционного> К<оммунизма> и потому выхожу из числа ее членов с твердым намерением перейти в ряды РКП»[441].

Членство в добровольно распустившихся партиях считалось предвосхищением коммунистической деятельности, а не конкуренцией с ней. Чем ближе тактика партии к большевистской, тем выше шансы ее выходца сохранить партийный стаж при вступлении в РКП[442]. Объединившись с большевиками уже осенью 1919 года, «меньшевики-интернационалисты» полностью доказали свою преданность коммунизму. Соответственно, циркуляр ЦК РКП от 30 декабря указывал, что их прием «в наши ряды» может происходить через простую замену билета «интернационалиста» билетом большевика. Это нужно было сделать до 1 февраля 1920 года; позже просить о