было бы совершенно неуместным. Ничто в моем гардеробе не казалось достаточно серьезным для этого случая. Я видела в газете фотографии марша в Олдермастоне и знала, что Джулия только наполовину шутила, когда упомянула о необходимости свитера Fair Isle и трубки. Очки, длинный шарф и дафлкот, казалось, были униформой участников этого марша, как мужчин, так и женщин. Я посмотрела на пастельные тона и цветочные принты своего гардероба и почувствовала отвращение к себе. Почему у меня не было даже брюк? В конце концов я выбрала один из нарядов, которые регулярно надевала в школу: однотонную темно-синюю юбку и светло-розовую блузку. Взяв кремовый кардиган с большими синими пуговицами, я отправилась навстречу с Джулией.

Когда добралась до Дома собраний друзей, я знала, что мне не нужно беспокоиться о том, как смешаться с ними. У Джулии, очевидно, не было таких опасений: ее нефритово-зеленое платье и оранжевые бусы были легко заметны в толпе. Я пишу «толпа», но в лекционной комнате Дома собраний не могло оказаться больше тридцати человек. В ней были белые стены с высокими окнами в одной из них, и солнечный свет наполнял ее теплом. В глубине холла стоял деревянный столик с чашками и титаном с чаем, застеленный бумажной скатертью. В другой части комнаты висел большой баннер с надписью CND BRIGHTON. Когда я вошла, мужчина, с короткой бородой, в ярко-белой рубашке с аккуратно закатанными до локтей рукавами, встал и начал говорить. Джулия заметила меня и жестом предложила сесть на скамейку рядом с ней. Я подкралась к ней как можно тише, радуясь, что не надела каблуки. Она улыбнулась, похлопала меня по руке и повернулась лицом к мужчине.

Все это было совсем не похоже на религиозное сборище, но в тот субботний день царило чувство тихого благоговения. Для говорящего не было никакого возвышения, на котором можно было бы стоять, не говоря уже о кафедре для чтения проповеди, зато он был ярко освещен солнечным светом, лившимся через окна, и все замолчали еще до того, как он начал свою речь.

– Друзья, спасибо всем, что пришли сегодня. Мне особенно приятно видеть новые лица… – Он посмотрел на меня, и я обнаружила, что улыбаюсь в ответ. – Как вы знаете, мы здесь, чтобы объединиться в борьбе за мир…

Пока он говорил, я заметила, насколько спокойным был его голос и как ему удавалось быть одновременно и непринужденным, и настойчивым. Видимо, это было как-то связано с его позой, с тем, как он слегка отклонялся назад, когда говорил, улыбался и позволял своим словам литься спокойно, без драматических жестов или криков, которых я ожидала. Он излучал уверенность, как и большинство людей в комнате; по крайней мере, мне так показалось. То, что он сказал, было настолько очевидно разумным, что я с трудом понимала, как с этим можно не согласиться. Конечно, выживание важнее демократии или даже свободы. Конечно, было бессмысленно спорить о политике перед лицом разрушений, которые нанесла бы ядерная атака. Конечно, следует немедленно прекратить испытания водородной бомбы, вызывающей рак. Он рассказал, как Британия может вести мир за собой.

– В конце концов, не мы одни следуем в этом направлении, – заявил он, и все захлопали. – Нас поддерживают многие великие и прекрасные мужчины и женщины. Бенджамин Бриттен[55], Э. М. Форстер[56] и Барбара Хепворт[57] – лишь некоторые из имен, которые, я с гордостью могу сказать, поддержали своими голосами нашу кампанию. Но наше движение не может позволить себе расслабляться. Мы рассчитываем на широкую поддержку таких мужчин и женщин, как вы. Поэтому, пожалуйста, возьмите как можно больше листовок и распространите их как можно шире. Оставьте их в пабе, в классе, в церкви. Без вас ничего не получится. С вами возможно многое. Возможны перемены, и они произойдут. Мы запретим бомбу!

Пока он говорил, слушатели энергично кивали, поддерживая оратора, шепотом соглашались с ним, но лишь одна женщина что-то выкрикивала, и делала она это в странные моменты. Я заметила, что на лице оратора промелькнула боль, когда она закричала:

– Слушайте, слушайте! – При словах «Заберите свои листовки у Памелы, которая сидит за чайным столом». Памела слегка помахала рукой, затем погладила свои тугие кудри. «Конечно, после чая», – добавила она, и все засмеялись.

На мгновение я представила, как тебе будет приятно, что я стала частью чего-то, в чем была задействована такая уважаемая группа писателей и художников. Ты познакомил меня и Тома с произведениями людей, которых упомянул оратор, и я знала, что ты будешь гордиться, увидев, что я сижу здесь и слушаю эту речь. Ты гордился бы тем, что я по-своему отстаивала то, во что верила. Ты мог бы даже помочь мне, подумала я, убедить Тома, что он тоже должен этим гордиться.

Но я знала, что подобное взаимопонимание между нами невозможно. Я бы никогда не рассказала тебе об этом дне. Это был мой секрет. У вас с Томом были свои секреты, а теперь свой был и у меня. Небольшой, довольно безобидный секрет, зато мой собственный.

Мы взяли листовки, и Джулия предложила прогуляться по набережной. По мере того как мы приближались к морю, вокруг нас все громче кричали продавцы, которые настойчиво предлагали свои товары толпам гуляющих: всевозможные бургеры, свежие устрицы, моллюски, улитки, непристойные открытки, мороженое, солнцезащитные шляпы, леденцы на палочке, держатели рулонов туалетной бумаги с пикантными надписями. Дойдя до набережной, мы прислонились к перилам и наблюдали за тем, что происходило внизу, на пляже. После мягкого света Дома собраний яркое солнце ослепляло словно пощечина. За защитными полосами семьи поедали свои бутерброды и пирожные с кремом; дети плакали и просились зайти в море, а потом плакали, чтобы выйти на берег; молодые люди в цветастых рубашках сидели группами и пили пиво, а молодые женщины в черном пытались читать романы в лучах солнца; маленькие девочки визжали у кромки воды, заправляя юбки в трусики; дамы в платках молча сидели в шезлонгах, стоявших вдоль тротуара, и посматривали на все это.

Это было совсем не похоже на то, что я видела тем утром, когда впервые встретилась с Томом на уроках плавания. Было бесконечно шумно: грохот монет из игрового зала, выстрелы в тире, смех и музыка из бара, беспорядочные выкрики. Я снова вспомнила выражение лица, которое было у Тома там, наверху лестницы: бледное и почти детское – и поняла, что это был единственный раз, когда он показал мне свою слабость. Я посмотрела на Джулию, которая прикрывала глаза от солнца