— Ах это! — воскликнула я. (Черт, переиграла!) — Конечно, мы в школе проходили. Но это, знаете, так, абстрактные знания. Я же тогда только родилась еще…

— Абстра-актные зна-ания, — передразнил меня старик. — Но ваше поколение хоть представляет себе, что это за время было? Как ликовал народ наш многострадальный, когда сбылась наконец его сокровенная вековая мечта и мы отгородились стальным непроницаемым забором от гнилого Запада, захлопнули окно, которое этот сифилитик и педераст Петр распахнул зачем-то… Одно зловоние, одна отрава, газ смертельный из этого окна к нам веками валил… В последние десятилетия все больше через Интернет так называемый. Как же все нормальные люди рады были, когда мы и эту форточку инфекционную захлопнули! Э, вы, нынешние, и слова такого небось не знаете — Интернет… Вы и представить не можете, какое это было всенародное торжество, когда были предприняты, казалось бы, чисто символические, но такие важные шаги — Возвращение в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом год и к Русскому календарю. Его еще иногда юлианским называют. Что, конечно, не совсем верно и политически неграмотно. Хотя это правда, что формально его ввел впервые великий император Юлий Цезарь. Разумеется, русский народ, русские православные ученые затем этот календарь творчески развили, приспособили максимально под нужды нашего государства. Поэтому правильно все-таки называть его русским. Но все же некоторую, пусть и второстепенную, роль Цезаря тоже не стыдно признать! Это все-таки крупная была фигура, не чета этому развратному негодяю папе римскому Григорию, убийце французских протестантов, придумавшему извращенный, декадентский западный календарь.

Слушала я это и думала: не иначе как Тыква был крупным специалистом политпросвещения. Вон как шпарит.

— Ну и на сто лет назад вернуться, — вдохновенно продолжал он, — это тоже было с чувством глубокого удовлетворения народом воспринято. Уж больно неудачные и страшные выдались сто лет, не то что предыдущий век. С тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года сплошные уступки Западу и западному образу жизни пошли. Сионизация опять же… Реакция на нее, возможно, была действительно несколько чрезмерной. Но ведь каждое действие рождает противодействие. Кстати, органы давно уже признали, что с евреями переборщили, перегнули палку. Это была ошибка! Но не более! Не надо тоже из мухи слона делать. Все должно быть объективно оценено в контексте трагической ситуации, в которой мы оказались из-за иностранных происков и действий западной агентуры. А сколько народу погибло — и все из-за идеологической диверсии. Пришлось каленым железом выжигать пятую колонну… Ну об этом я уже, кажется, говорил…

Повторяется дед, подумала я рассеянно, как же мне надоело все это слушать… Интересно, кто-нибудь такие разговоры всерьез воспринимает? Ну, когда это с амвона звучит, часто на старославянском, еще так-сяк, иногда даже и красиво — мелодично, а в смысл можно не вдумываться. Но когда вот такая упрощенная до предела схема, да еще на жаргоне… Ску-учно…

Но он и сам смутился, когда понял, что повторяется. Теми же словами — те же мысли. Альцгеймер, видно, начинается.

И он, наверно, об этом же диагнозе подумал, потому что засопел жалобно, стал вдруг перечислять свои болячки. Давление и аритмия, артрит, подагра.

И вдруг перешел на шепот. Я удивилась, переспросила:

— Что, что? Я не расслышала?

Он молчал, в глаза мне не смотрел. Наконец выговорил:

— Аденома проклятая… замучила… дважды меня оперировали, и все неудачно… Я же говорю, переборщили с евреями-то… Только они умеют аденому правильно резать…

Ну, на это я и не знала, что сказать.

А старик качал своей тыквенной головой: видно было, что ему жалко себя беспредельно. А заплакать нельзя: генерал госбезопасности все же. Хоть и бывший.

Вдруг он опять перешел на громкий шепот:

— Мне теперь и от жриц толку мало… Эрекции — кот наплакал.

И опять замолчал. Наверно, задумался, правильное ли выражение употребил. А я еле сдержалась, чуть не прыснула: представила себе плачущего кота и эрекцию. Кошкины слезы как мера измерения мужской потенции. Сильно.

Погоревав, мой генерал продолжил:

— Мы могли бы с тобой и Александром прекрасно договориться… Если бы вы согласились потешить старика… Пошли бы навстречу… А я бы в знак благодарности… чего уж там… так и быть… про делишки ваши никому ни гугу… никаких рапортов. Какие уж там рапорты, если у меня у самого была бы личная заинтересованность, так сказать…

— Ничего не понимаю! — прервала я его. — Что вы имеете в виду? Что значит, потешить старика? Что такое — пойти навстречу?

А он будто не слышал. Продолжал бормотать:

— И про твое инакомыслие, и про батюшку твоего… тоже я бы не разглашал, так уж и быть. Что вы западный Новый год отмечаете… и контакты предосудительные поддерживаете. И в церковь вы не ходите… Да вы и не православные вовсе… Какое там! Протестанты небось, если не католики треклятые, прости господи!

С этими словами генерал перекрестился на икону в углу.

Точно кнутом меня ударили. Откуда?! Каким, на фиг, образом ему может быть это известно? О, это уже вам не западный Новый год отмечать… За это такое может быть… Никакие заступники, никакие связи Фазера не помогут…

У меня даже дыхание на секунду перехватило… Но виду нельзя было подавать, показывать ему, что он попал в точку.

— Что вы такое говорите, Петр Алексеевич, не понимаю, — выдавила я из себя.

— Все ты прекрасно понимаешь…

Он опять сопел. Надел очки, потом снова снял. Уставился на меня в упор. Сказал:

— И больше всего ты про себя понимаешь, какая ты красавица… Скажу: ты и вправду женщина привлекательная… Но разве в этом дело?

«А в чем?» — хотела я спросить, но промолчала.

— Мы все таким образом будем довольны… Ну что вам стоит? Абсолютно ничего! Я условия создам отличные! И не только денег с вас брать не буду — это уж я так, погорячился, не нужны мне деньги на самом-то деле…

Кажется, до меня стало доходить… Но я ушам своим не верила… Не может быть! Наверно, все-таки что-то иное имеется в виду?

А он воодушевился, видя, что я не возражаю, не кричу: как вы смеете, да за кого вы меня принимаете, да я сейчас пощечину вам дам. Воодушевился и продолжал уже громче и решительнее:

— Я даже талонами с вами могу делиться, краснополосными… У меня их столько… Я тебе говорил уже… вот посмотри…

С этими словами старикан вдруг живенько вскочил с дивана, подбежал к большому письменному столу, выдвинул центральный ящик. В глубине блеснуло что-то черное, металлическое… Но старик лез явно не за этим. Он стал доставать пригоршнями пачки талонов, сколько у него их там скопилось, бог его знает. Наверняка множество неиспользованных вовремя, давно просроченных. Бессмысленная куча некрасивых, примитивно отпечатанных бумажек, перечеркнутых широкой красной полосой…