У меня руки дрожат, но я все-таки пытаюсь этому безумию сопротивляться. Говорю: я не хочу этого подписывать. Полковник говорит: тогда у меня нет другого выхода, как немедленно, сию секунду секционировать вас в Семашко по категории «А». Я думаю, наверно, блефует полковник. А если нет? Вы, Саша, наверно, и не знаете, что это такое? Семашко — это раньше крупная психиатрическая больница была. А теперь там тюремный госпиталь. Есть в Семашко отделение «А» — туда помещают сошедших с ума психиартов. Вы же знаете, в этой профессии повышенный шанс заболеть психически — профессиональный риск. До четырнадцати процентов в среднем поражены оказываются. А сумасшедший психиарт — по определению, серьезная угроза государству. В Семашко долго не живут. И никто никогда оттуда не выходит. Ходили слухи, что иногда и здоровых отправляют — кто сильно провинился и начальству насолил. Я не верила, но, видно, правда. Карательная психиатрия. Подписала я их проклятую бумагу. И меня повезли — к вам домой, на Профсоюзную.

— И что? — спросил я. — Что дальше-то было?

Александра молчала. Смотрела в сторону.

— Трудно, извините. Сейчас скажу…

Я решил помочь женщине.

— Давайте я подскажу. Мы с вами любовью занимались, да?

— Да, — тихо ответила Александра.

Тут мы оба замолчали. Задумались. А я незаметно ее рассматривал. Никаких резко отрицательных эмоций ее сообщение у меня не вызвало. Ну, переспали, что ж такого? Дело житейское…

— Ну и как было? — спросил я.

— Отвратительно! Просто отвратительно! — горячо воскликнула она.

Я расстроился.

— Ну уж… неужели так ужасно?

— А как вы думаете? Что я должна была ощущать? Когда вот так, под дулом пистолета фактически… это же изнасилование, чистой воды…

— А я? Я как себя вел? Как джентльмен, надеюсь?

— Если бы… как животное!

Я совсем огорчился.

— Ну уж… Не может быть… я, конечно, бабник… ну бывший, скажем… Но к дамам всегда относился ласково, нежно, предупредительно… В том числе и в постели… Вы вообще, Александра, точно меня ни с кем не путаете?

Она помотала головой. Сказала:

— Но вы ни в чем не виноваты. Вы были в состоянии транса. Мозг вам отключили.

— Это каким же образом?

— Сначала я вам — по приказу полковника, разумеется, — веровол в коньяк всыпала… А вам, наверно, известно, какая эта жуткая смесь — веровол с крепким алкоголем… Бр-рр… Я думала, вы умрете. Но вы крепкий оказались орешек… Даже эрекция была вполне… активная… к моему сожалению.

Потом, когда мы уже закончили, подъехал дежурный психиатр и вколол вам что-то внутривенно… И небольшой сеанс гипноза провел. Но при этом мне присутствовать уже не разрешили.

Еще почему-то вашу записную книжку искали, очень радовались, когда нашли… Полковник ее полистал, одну страницу, по-моему, вырвал или две.

— Какие наглецы… — не удержался я. — А я-то все думал да гадал, как это так получилось.

— Полковник сказал: все равно он ничего помнить наутро не будет. Или кое-что. Но не то, что на самом деле было. Синдром Л.

Я вздрогнул. Спросил:

— А это еще что такое? Звучит зловеще.

— Да уж… У нас в институте некоторые верили, что название надо расшифровывать как Синдром Любви. Чушь, конечно. Всеобщая неграмотность. Там на самом деле латинская буква должна быть — L. В честь Альберта Лоуи. Это был знаменитый британский психиатр. Ну и биохимик, и фармацевт тоже. У него все три этих образования были. Он много чего хорошего и полезного сделал для медицинской науки, впервые шизофрению правильно классифицировал… А то до него под этим названием чуть ли не десятки совершенно разных болезней фигурировали. Но у него было странное хобби… Знаете, англичане, они же эксцентрики. Он в свободное от работы время упорно разрабатывал тему искусственно вызванной амнезии. Надо, говорил, научить людей забывать. А то невозможно жить с некоторыми воспоминаниями.

Так вот, Лоуи задался странной целью — научиться вызывать такую же амнезию медикаментозным путем. И тоже в сочетании с сексом. Вот почему наши грамотеи считают, что Л в названии — это значит «любовь». А педагоги некоторые это невежество поощряют, ведь в иностранном происхождении медицинских терминов сейчас немодно признаваться. Скоро и латынь из медицины исключат. Заменят старославянским… Зря смеетесь. Увидите, так и будет.

Так вот. Лоуи в своем хобби немало преуспел. Хотя и не до конца. А потом заболел — знаете чем? Догадываетесь? Альцгеймером! Все забыл, голубчик, без всяких медикаментов. И то, что хотел забыть, и чего забывать совсем не хотел. А потом умер. Ученики какие-то пытались продолжить его дело. Но не тут-то было. Власти врубились, чем это пахнет, и все запретили. Но наши тут как тут, ушки на макушке. Доблестная разведка похитила документацию Лоуи, прежде чем ее успели уничтожить. И стали разрабатывать это дело у нас. Целый институт под это создали. Еще бы! Теоретически такие перспективы контроля над сознанием открывались. Ведь Лоуи обнаружил, что неожиданным производным его метода может быть, при определенных условиях, возникновение отчетливых ложных воспоминаний у пациента. И что иногда их, воспоминания эти, можно программировать. Придумываете субъекту какой-нибудь верноподданнический сон. И он просыпается в полной уверенности, что это с ним было на самом деле. А то, что с ним происходило в действительности, он не помнит. Происходит замещение истинного воспоминания фальшивым. Теоретически можно все население заставить помнить про историю страны и мира то, что политически целесообразно. А не то, что было на самом деле.

Но потом институт прикрыли, оставили только маленькую лабораторию. Знаете почему? Потому что оказалось — полное программирование удается только в одном случае из десяти. В остальных же подсознание вмешивается, искажает введенную программу, субъект начинает творить свою собственную реальность. Совершенно непредсказуемую. Мало того, Лоуи работал над так называемыми кластерами — коллективным подсознанием. Подключал двух-трех людей друг к другу. И одно время казалось, этим коллективным сновидением можно управлять. Но потом выяснилось, что далеко не всегда. А во многих случаях подсоединившиеся выходят из-под всякого контроля. И вы знаете, мне это почему-то ужасно нравится. Что подсознание им не удается покорить, что оно бунтует. Загнали нас в клетки, но до подкорки добраться не могут, как ни стараются!

Тут мне вдруг пришла в голову удивительная мысль. Прервал я монолог Александры Второй и говорю:

— Извините, что перебиваю… Но для меня то, что сейчас происходит, очень необычно. Я никогда не слышал ничего подобного. Даже представить себе не мог. Такой крамолы… Диссиденты что-то подобное между собой говорят на кухнях. Но услышать такое от официального медика… Просто невероятно.

Александра Вторая посмотрела на меня как-то… нежно, что ли… И говорит:

— Э, нет, Саша, невероятно как раз другое… Вот расскажите, как вы реагируете на мои слова? Когда вы слушали про клетки, про то, как здорово, что подсознание подчинить не удается… какие вы чувства испытывали, какие мысли в голову пришли? Можете кратко описать?