передали на предмет личного обыска двум свирепого вида досмотрщицам.

— Ну, что у вас там с книгами? — спросил начальник.

По длинному печатному списку, в котором первым значилось «Аристотель. Сочинения (иллюстрированное издание)», они сверили книги Адама, старательно, одну за другой, по складам читая заглавия.

Через кабинет прошла мисс Рансибл, на ходу манипулируя губной помадой и пудрой.

— Адам, миленький, как же я вас не видела на пароходе. Ой, если б я могла вам рассказать, что они там со мной делали… Где только не искали, это со стыда сгореть можно. Точно у врача, и такие злющие старухи, чем-то напоминают вдовствующих герцогинь. Как только попаду в Лондон, сейчас же позвоню всем министрам и во все до одной газеты и сообщу им такие подробности…

Начальник между тем читал рукопись Адама, время от времени издавая смешок, не то победоносный, не то язвительный, но, в общем, непритворно восхищенный.

— Прочитай-ка вот это, Берт, — сказал он. — Здорово закручено, а?

Наконец он собрал листы в пачку, перевязал тесемкой и отложил в сторону.

— Так вот, — сказал он. — Книги по архитектуре и словарь можете взять. И книги по истории, так и быть, тоже забирайте. Но вот эта книга, по экономике, подходит под рубрику «Подрывная пропаганда», она останется у нас. И этот самый «Purgatorio»[33] мне что-то не нравится, ее мы тоже оставим здесь до выяснения. А уж что касается ваших мемуаров, так это чистейшая порнография, мы ее незамедлительно сожжем.

— Боже милостивый, да там нет ни одного слова… вы, наверно, не так поняли…

— Еще чего. Уж я-то знаю, что порнография, а что нет, иначе меня бы тут не держали.

— Но вы поймите, от этой книги зависит мой хлеб насущный!

— А мой хлеб насущный зависит от того, чтобы не пропускать такую пакость в Англию. Так что топайте отсюда, не то ответите перед полицейским судом.

— Адам, миленький, не спорьте, а то мы опоздаем на поезд.

Мисс Рансибл взяла его под руку и потащила на платформу, а по дороге рассказала, на какой замечательный вечер она сегодня приглашена.

— Тошнило? Кого это тошнило?

— Да тебя же, Артур.

— Ничего подобного… просто устал.

— Одно время там действительно стало душно.

— Просто чудо, как эта тетка нас взбодрила. На будущей неделе она выступает в Альберт-холле.

— А что, можно и сходить. Вы как считаете, мистер Гендерсон?

— Она говорит, у нее труппа ангелов. Наряжены, с белыми крыльями, красота. Да если на то пошло, она и сама недурна.

— Ты сколько положил ей в тарелку, Артур?

— Полкроны.

— И я тоже. Странное дело, никогда я раньше не отдавал полкроны вот так, ни за что. Она, черт ее возьми, как-то их из тебя вытягивает.

— В Альберт-холле тоже небось придется раскошелиться.

— Скорее всего, но уж больно охота посмотреть на разряженных ангелов, верно я говорю, мистер Гендерсон?

— Фанни, смотри, ведь это Агата Рансибл, дочка бедной Виолы Казм.

— Не понимаю, как это Виола пускает ее всюду одну. Будь она моей дочерью…

— Твоей дочерью, Фанни?

— Китти, как не стыдно!

— Прости, милочка, я только хотела сказать… Кстати, ты давно о ней не слыхала?

— Последние вести были совсем плохие, Китти. Она уехала из Буэнос-Айреса. Видимо, окончательно порвала с леди Метроленд. Теперь, говорят, разъезжает с какой-то труппой.

— Какая жалость, милочка, зря я об этом заговорила. Но всякий раз, как я вижу Агату Рансибл, я невольно думаю… Нынешние девушки так много знают… Нам-то, Фанни, приходилось до всего доходить своим умом, это занимало столько времени… Будь у меня в юности такие преимущества, как у Агаты Рансибл… А кто этот молодой человек, с которым она шла?

— Не знаю, и, честно говоря, мне не кажется… а тебе? На вид он такой сдержанный.

— У него красивые глаза. И походка хорошая.

— Возможно, если бы дошло до дела… И все же, я говорю, будь у меня в свое время такие возможности, как у Агаты Рансибл…

— Ты что ищешь, милочка?

— Смотри-ка, милочка, какие чудеса. Вот они, мои нюхательные соли, все время тут и лежали, вместе со щетками.

— Ах, Фанни, мне так совестно, если б я знала…

— Вероятнее всего, моя дорогая, ты видела на туалете другой пузырек. Может быть, это горничная его туда положила. В той гостинице все бывает, правда?

— Фанни, прости меня…

— Что тут прощать, дорогая? Ведь ты же, милая, правда видела там другой пузырек?

— Смотри-ка, а вон Майлз.

— Майлз?

— Твой сын, дорогая. Ну знаешь, мой племянник.

— Ах, Майлз! А знаешь, Китти, кажется, это и в самом деле он. Совсем перестал меня навещать, такой нехороший мальчик.

— Странный у него вид, ужасно похож на педа.

— Знаю, моя дорогая. Это для меня большое огорчение. Но я стараюсь меньше об этом думать, ведь иного трудно было и ждать при том, что представлял собой бедный Троббинг.

— За грехи отцов, Фанни…

Где-то, не доезжая Мейдстона, мистер Фрабник окончательно пришел в себя. Напротив него на диване спали оба детектива — котелки съехали на лоб, рот раскрыт, красные ручищи бессильно лежат на коленях. По стеклам барабанил дождь; в вагоне было очень холодно и стоял застарелый запах табака. Со стен глядели рекламы отвратительных живописных развалин; снаружи под дождем мелькали щиты, рекламирующие патентованные средства и собачьи галеты. «Каждая галета МОЛЛАСИН виляет хвостом», — прочел мистер Фрабник, а колеса без конца отстукивали: «Досто-почтен-ный джентль-мен, досто-почтен-ный джентль-мен…»

Адам сел в вагон вместе с Цветом Нашей Молодежи. Все они еще выглядели неважно, но сразу воспрянули духом, когда узнали, какому жестокому обращению подверглась мисс Рансибл на таможне.

— Ну, знаете ли, — заявили они, — Агата, деточка, это же просто позор! Это неслыханно, это безобразие, это недомыслие, это варварство, это ужасно, ужасно! — А потом заговорили о предстоящем вечере у Арчи Шверта.

— Кто такой Арчи Шверт? — спросил Адам.

— A-а, это уже после вашего отъезда. Жуткий человек. Его обнаружил Майлз, но с тех пор он так вознесся, что скоро перестанет нас узнавать. В общем-то, он очень милый, только безнадежно вульгарен, бедняжка. Живет в отеле «Ритц», это, по-моему, шикарно, правда?

— Он и вечер устраивает там?

— Ну что вы, милый, конечно нет. Вечер будет в доме Эдварда Троббинга. Вы же знаете, это брат Майлза, но он занят какой-то там политикой и ни с кем не знаком. Он заболел и уехал в Кению или куда-то там еще, а его дом на Хартфорд-стрит, идиотский такой дом, стоит пустой, вот мы все туда и переселились. И вы к нам вселяйтесь, очень будет