Недель за восемь до этого мой папочка находился в заведении О’Салливана и наслаждался пивком. Когда заметил, что угнездившийся на соседнем табурете клиент тычет в нос какую-то корку. Когда отец бывал в настроении, он любил заказывать по Джорджу Торогуду, то есть по названию его песни «Один бурбон, один скотч, одно пиво». Бармен ставил перед ним стаканы, и отец выстраивал их в ряд, предлагая соседям соревнование.

В тот вечер в начале мая соседом отца оказался не кто иной, как Бобби Дженсен, брат Ханны Дженсен и сын Уолта Дженсена, владельца цементного завода, последнего в городе работающего предприятия, которое прежде было источником жизненных сил Росборна. Они с отцом продолжали пропускать за воротник, а Джордж Торогуд орал из колонок. Трепались и пили, пили и трепались, и в какой-то момент речь зашла о цементном бизнесе. Бобби сказал, что один из рабочих завода – кстати, тот, кто снабжал его брата Паули травкой, – женился на девчонке из Буффало и переехал туда трудиться на сталелитейном заводе.

Надо отдать должное отцу, он даже пьяный сразу соображал, где что-нибудь может обломиться, и с ходу предложил обеспечивать Паули травкой, но и братья со своей стороны должны посодействовать, чтобы завод повернулся к нему лицом.

Я бы удивился, если бы в автобиографии отца промелькнуло слово «наркодилер». Но кем бы он ни был, он оставался крутым парнем. Так и вижу, как на следующий день он махнул в злачнейшее место неподалеку от нашего города – Кинстон – и попросил первого встречного проводить к его поставщику.

Через несколько дней у отца появились две новые специальности: рабочего цементного завода и продавца наркотиков. Он умудрился продержаться на обеих работах целых два месяца, а Уолт Дженсен был слеп к его наркопроказам, и если бы дэдди ограничился этим, мое пятничное утро осталось бы обычной прелюдией к ничем не примечательному дню.

Но в июне, после шести или семи недель карьеры отец решил подзаработать на марихуане: дешевый выгодный продукт плюс дополнительная прибыль от кокаина – шикарная штука, вдувается в нос. И если Паули употребляет одно, то может стать целевой аудиторией для другого. Более того: разве кокаин – не стимулирующее средство пьяниц, не заключенный на небесах союз? И теперь во время очередного раунда по Джорджу Торогуду, бросая вызов Бобби Дженсену, отец был тише прудовой воды: вдруг Бобби с помощью «белой дамы» все-таки клюнет? Зачем поддерживать стиль жизни одного из братьев, если можно заняться обоими?

Отличнейшая мысль, и однажды в июне папочка отправился на деловую встречу с новыми коллегами из Кингстона. Настало время для расширения сферы деятельности.

Отец работал на заводе, где производил большие мешки с серым порошком и одновременно сбывал маленькие пакетики с белым порошком и не только двум своим работодателям, но и коллегам.

К сожалению, размах его деятельности оказался слишком грандиозен для Уолта Дженсена. Вероятно, до него дошли слухи, и он пригляделся к отцу или стал случайным свидетелем сделки. В общем, Уолт застукал моего папашу, когда тот получал от его сыновей грины, а те, в свою очередь, обретали необходимое количество зелья, чтобы с лихвой хватило на праздник Четвертого июля. Последний цементный барон Росборна, недолго думая, вышиб отца вон.

Я услышал это через много лет от матери, которая рассказывала, потягивая третий за день «Джим Бим», но следующие несколько часов из жизни отца были засвидетельствованы полицией и воплощены в печатный текст на странице росборнской газеты. Потеряв работу, отец поехал в заведение О’Салливана и загулял там. Затеял драку и около двух часов его вышвырнули на улицу. После чего отец купил в винном магазине на другом конце города пятую бутылку бурбона «Четыре розы». Люди видели, как он пил на стоянке прямо из горлышка.

Полиция не нашла свидетелей, которые бы подтвердили, что́ с ним приключилось в первые три часа его безработной жизни и дальше до следующего утра, когда его тело обнаружили два туриста. Зато я мог бы все рассказать – например, куда отец поехал. Ударив по газам, он в обнимку с бутылкой полетел домой.

За месяцы двойной прибыльной работы отца я привык к тому, что раньше пяти он домой не являлся, и когда около четырех вернулся из Свангам, даже не стал проверять, стоит ли за контейнерами его машина. А она там стояла.

В доме было тихо. Я мог заметить какие-либо признаки отцовского присутствия, однако не обратил на них внимания. Из гостиной открывался вид на родительскую спальню, но кровать загораживала стена. Полагаю, когда я вошел, отец лежал на ней, вырубившись.

По-моему, я сделал себе сандвич с арахисовым маслом и желе, или схватил из банки огурец, или просто сел смотреть телевизор. Мой день продолжался в обычном режиме. Неожиданно в дверь постучали, и я пошел открывать. За порогом стояла Ханна Дженсен.

Черт! Как же круто она смотрелась! И если честно, я не переставал о ней думать с тех пор, как мать рассказала мне о ее вчерашнем визите. Разумеется, я не оставлял своих фантазий о тебе, Пит, и надежд, что они когда-нибудь сбудутся, однако в ближайшее время это было маловероятно. Только не хочу сказать, что Ханна стала моим запасным планом. Вы оба были моими главными планами.

– Привет, Ханна! – произнес я. – Слышал, ты вчера приходила. – Я повернулся и прыгнул на диван. – Хотела потусоваться?

Когда Ханна вошла, я заметил на ее лице отвращение, но это меня не насторожило. Мы жили в паршивом доме с паршивой обшивкой и еще более паршивой мебелью. Естественно, ей стало противно. Сама она жила в богатом районе, и все знали, что дом Дженсенов – нечто вроде дворца. Ее чувство меня не смутило, хотя мне показалось невежливым являться в гости с видом, что тебя вот-вот стошнит.

– Проходи, садись, – предложил я.

Сесть она могла лишь в перевязанное липкой лентой кресло. Оглядевшись, Ханна аккуратно опустилась в него, с таким расчетом, чтобы минимально касаться ткани. Ее движения были изящными.

А потом мне пришло в голову: а вдруг отвращение вызвано не нашей паршивой мебелью? Я присмотрелся: Ханна устроилась на краешке, сложив руки так, словно пыталась согреться. Может, это просто нервы?

– В чем дела, Ханна? – спросил я.

– Это неправильно, – промолвила она.

– Что неправильно?

– Это противозаконно.

При слове «противозаконно» я встрепенулся. Следовательно, Ханна пришла не только для того, чтобы поцеловаться. Было о чем поразмыслить. Я встал с дивана и приблизился к ней. Она откинулась на спинку кресла.

Все еще думая, что она просто нервничает, я опустился на колени и, взявшись за ручки кресла, потянулся поцеловать ее. Решил, будто она жаждет поцелуя, считая его предвестником чего-то противозаконного. Ее реакция стала для меня полной неожиданностью.

Ханна закричала.

– Все хорошо. Все хорошо. – Я попытался успокоить ее.

Лицо Ханны сморщилось, будто она не могла решить, то ли меня поцеловать, то ли плюнуть в глаз. Я ничего не понимал, во всяком случае несколько следующих мгновений.