Коллин тоже пришлось дорого заплатить за вмешательство Вуди.

Неделю спустя, снова увидев ее на заправке, он сразу заметил синяк под глазом и разбитую губу.

– Что ты наделал, Вуди?

– Я хотел тебя защитить.

– Лучше нам с тобой не встречаться.

– Но, Коллин…

– Я тебя просила не вмешиваться.

– Я хотел уберечь тебя от него.

– Нам больше не надо видеться. Так будет лучше. Уходи, пожалуйста!

Он повиновался.

Через несколько недель начинались весенние каникулы. Мы с Гиллелем воспользовались этим и, чтобы спровадить Вуди из Мэдисона и проветрить ему мозги, увезли на десять дней в “Буэнависту”.

Пока мы отдыхали во Флориде, здоровье дедушки Гольдмана внезапно сильно ухудшилось. Он подхватил воспаление легких и очень ослаб. Ко времени нашего отъезда из Флориды он все еще лежал в больнице. Тетя Анита говорила, что ему недолго осталось. Дедушка все-таки смог выйти из больницы и вернуться в свой дом престарелых, но уже не вставал с постели. Мы навещали его каждое утро, пораньше: отдохнув за ночь, он становился разговорчивым. Силы его таяли, но ум и память оставались при нем. Однажды, когда мы болтали, Вуди спросил:

– Дедушка, я тут сообразил, что даже не знаю, кем ты работал.

Дедушка расплылся в улыбке:

– Я был генеральным директором фирмы “Гольдман и Ко”.

– А что это была за фирма?

– Небольшая фирма по производству медицинского оборудования, я ее создал. В ней была вся моя жизнь: “Гольдман и Ко” просуществовала сорок лет, ты только представь! Я любил ходить на работу. Мы располагались в красивом кирпичном здании, его было видно с дороги, и на нем было написано большими буквами: ГОЛЬДМАН. Я очень этим гордился.

– А где она находилась? В Балтиморе?

– Нет, в штате Нью-Йорк. А мы сами жили в нескольких милях от нее, в Секокусе, в Нью-Джерси.

– И что сталось с вашей фирмой? – снова спросил Вуди.

– Мы ее продали. Вы тогда уже родились, но, конечно, ничего не помните. Это было в середине восьмидесятых.

Вуди стало любопытно, и он спросил у дедушки, не сохранилось ли фотографий того времени, когда он был владельцем фирмы. Бабушка вытащила откуда-то коробку из-под обуви, в которой лежали вперемешку всякие снимки. В основном они относились к последним годам, на них было много незнакомых нам людей – друзей из Флориды, – и еще несколько фотографий дедушки и бабушки вместе. Но потом мы наконец отыскали фото дедушки у пресловутого здания “Гольдман и Ко” и долго его рассматривали. Еще мы нашли несколько снимков нас троих, Гиллеля, Вуди и меня, сделанных в один из наших приездов во Флориду, когда мы были подростками.

– Банда Гольдманов! – произнес вдруг дедушка, помахав фотографией, и мы рассмеялись.

Светлая память нашему дедушке Максу Гольдману. Он скончался через полтора месяца. Эти последние встречи с ним оставили во мне память о его горячности и чувстве юмора, даже на пороге последнего пристанища.

Я всегда буду помнить его ласковый смех. Его требовательность. Его походку и неизменную элегантность. Перед любой церемонией, вручением премии, важной встречей я, повязывая галстук, всегда думаю о нем, о его безупречной манере одеваться.

Слава тебе, мой любимый дед. Знай, что здесь, на земле, мне тебя не хватает. Я хочу верить, что ты смотришь на меня с небес и с любопытством и волнением следишь за моей жизнью. А значит, тебе известно, что у меня идеальное пищеварение и я не страдаю спастическим запором. Возможно, благодаря килограммам отрубей All-Bran, которые я глотал во Флориде под твоим доброжелательным взглядом. Спасибо тебе за все, что ты мне дал, и мир твоему праху.

25

Дедушку похоронили 30 мая 2001 года в Секокусе, штат Нью-Джерси, в городе, где выросли они с бабушкой, мой отец и дядя Сол. Многие его друзья из Флориды пожелали непременно присутствовать на церемонии.

Я сидел рядом с кузенами. Александра тоже сидела с нами, в следующем ряду. Я просунул руку назад, и она тайком пожала ее. Рядом с ней я чувствовал себя сильным.

Я знаю, что в тот же день, позже, Вуди сказал ей:

– Здорово, что ты его так любишь.

Она улыбнулась.

– А как ты? – спросила она. – Гиллель мне говорил про ту девушку, Коллин.

– Она замужем. Там все сложно. Я сейчас с ней не вижусь.

– Ты ее любишь?

– Не знаю. Я к ней очень нежно отношусь. Мне с ней не так одиноко. Но она – не ты.

Похороны походили на самого дедушку: такие же строгие, но с ноткой юмора. Мой отец произнес остроумную речь и, намекнув в ней на отруби All-Bran, вызвал общее веселье. За ним говорил дядя Сол, он был более торжествен. Свою надгробную речь он начал так:

– Сегодня я впервые возвращаюсь в Нью-Джерси. Как вы знаете, наши отношения с папой не всегда были безоблачными…

Эти слова прозвучали странно. Я не почувствовал в его речи отзвуков той тесной связи между ними, какую наблюдал в эпоху расцвета Балтиморов.

После похорон и поминок бабушка захотела прогуляться по Секокусу. Я никогда здесь не был и предложил повозить ее. Мне хотелось узнать, на что намекал дядя Сол, и, оказавшись с бабушкой в машине наедине, решил ее расспросить.

– О чем сейчас говорил дядя Сол?

Бабушка сделала вид, что не слышала, и по-прежнему смотрела в окно.

– Бабушка?

– Марки, – отозвалась она, – сейчас не время задавать вопросы.

– Между ними что-то произошло? – не унимался я.

– Марки, смотри на дорогу и помолчи, пожалуйста. Неужели надо в такой день докучать мне своими вопросами?

– Прости, бабушка.

Я замолчал. Она показала мне дорогу к их бывшему дому, который пришлось заложить, когда финансовое благополучие фирмы пошатнулось. Потом попросила отвезти ее к старому заводу Гольдмана. Я никогда там не был, она подсказывала, куда ехать. Путь занял добрых минут двадцать, мы пересекли границу между Нью-Джерси и штатом Нью-Йорк и оказались в заброшенной промышленной зоне. Бабушка велела остановиться перед старым кирпичным зданием. Она провела рукой по фасаду и указала мне пальцем на дыру в стене, которая когда-то явно была окном.

– Здесь был мой кабинет.

– А что ты делала?

– Вела всю бухгалтерию. За финансы отвечала я. В продажах твоему деду не было равных, но, выручив доллар, он тратил два. Я ведала всеми расходами, и на заводе, и в доме.

Когда я наконец отвез бабушку обратно на парковку кладбища, семейство Балтиморов уже сидело в нетерпении в большом микроавтобусе с водителем, который должен был отвезти их на Манхэттен. Дядя Сол снял номера для бабушки и всех Балтиморов в “Нью-Йорк Плазе”. Монклеры отбыли в свой Монклер.