– Хозяйка! Можно войти? – крикнул он и, не получив ответа, прошел в комнату.

Посреди комнаты лицом вниз лежала женщина преклонных лет. Он нагнулся над телом. Судя по наличию трупных пятен на лице женщины, она умерла дня два–три назад. Мимо двери кто-то прошел. Борис Львович вздрогнул, словно его застали за чем-то непотребным.

– Гражданочка! – крикнул он в спину женщины. – Можно вас на минуточку?

Женщина остановилась и направилась к нему.

– Скажите, вы ее знали? – спросил он.

– Нет. Мы эвакуированные. Второй месяц живем в этом доме. Насколько я знаю, эта женщина – единственная из старых жильцов дома, всех остальных переселили в другой дом. А вы кто ей будете?

Эстеркин на какой-то миг растерялся, а затем, взяв себя в руки, уверенно произнес:

– Да племянник я ее. Вот вернулся с фронта, хотел навестить тетку, а тут такое дело. Спасибо вам.

Женщина развернулась и вышла из комнаты, оставив его один на один с трупом. На следующий день он нанял автомашину и похоронил старушку на Арском кладбище. К вечеру он перевез свои вещи в данную квартиру и, закрыв ее на ключ, направился на явочную квартиру, где ждали два диверсанта, прибывшие вместе с ним в Казань.

***

Сегодня утром Борис Львович посетил квартиру Зои. Не застав ее дома, он оставил записку о своем прибытии в город. Насколько он знал, она должна была оставить ему весточку в отверстии одной из фигурок неработающего в это время года фонтана в Лядском сквере. Он кое-как дождался вечера и, когда на улице стало темно, надел шинель и направился в сквер.

«А вдруг она захочет с ним встретиться, и будет ждать его где-нибудь по дороге в сквер? – мечтал он, двигаясь по неосвещенным улицам города. – А почему бы и нет? Ведь у него все было хорошо с ней до встречи с Проценко. Были моменты, когда она не играла с ним в любовь и была достаточно откровенна и искренна».

Эстеркин остановился у входа в сквер. В парке было темно. Ни одного огонька, ни человеческого голоса. Он с детства боялся темноты и тишины. Он почему-то всегда ассоциировал эти два природных явления с миром мертвых. Он нащупал в кармане шинели ребристую рукоятку пистолета и, пересилив страх, медленно направился вдоль аллеи. Стояла поздняя осень, и он реально ощущал подошвами сапог мягкую податливую подушку из опавших листьев.

Прежде чем подойти к тайнику, он минут десять кружил по аллеям, пытаясь разглядеть в темноте застывшие фигуры наблюдавших за ним чекистов. Где-то в конце аллеи раздались торопливые шаги. Борис Львович остановился и затаил дыхание. Рука, сжимавшая рукоятку пистолета, стала влажной от пота. Он мысленно обругал себя за малодушие и направился к тайнику.

Он остановился около нужной ему фигурки мальчика-амура, державшего на плече амфору, из которой в мирное летнее время бил небольшой фонтан. Он быстро сунул пальцы в отверстие амфоры и достал из него свернутую в трубочку бумажку. Борис Львович сунул ее в карман шинели и, услышав за спиной шаги, резко обернулся и выбросил вперед руку с пистолетом. Перед ним стоял мальчик лет пяти-шести и внимательно смотрел на него.

«Так можно и с ума сойти от страха», – подумал он, чувствуя, как стала мокрой его спина.

Он натянуто улыбнулся.

– Ты что здесь делаешь, пострел? Тебе уже давно нужно быть дома.

– А я и иду домой. А что вы здесь делаете, дяденька?

– Не твое дело. Иди домой, пока я тебе уши не надрал. Ты что, меня не понял?

Мальчишка повернулся и мгновенно исчез в темноте.

– Слава Богу, что это оказался мальчишка, – произнес он шепотом, – а то пришлось бы стрелять.

Подняв воротник шинели, Эстеркин направился к выходу из сквера.

***

Желание увидеть Зою было настолько навязчивым для Бориса Львовича, что невольно стало пугать его. Он приезжал к ее дому уже вторую неделю, стараясь каким-то образом перехватить ее при выходе из дома, но все его старания были тщетны. Зоя, словно чувствуя это, временно переехала жить к своей подруге.

Эстеркин сидел на скамеечке напротив ее дома и, словно мальчишка, смотрел на окна. У его ног уже валялось на земле с десяток окурков, что говорило о том, что он находится на этом месте продолжительное время.

– Дядя! А вы были на фронте? – оторвал его от размышлений вопрос маленького мальчика, лет шести-семи.

Борис Львович улыбнулся и, протянув руку, потрепал волосы мальчика своей большой мужской рукой.

– Да, был, – коротко ответил он ему. – Там очень, очень страшно.

– Тогда почему вы не убили главного фашиста?

К мальчику подошла миловидная молодая женщина и, улыбнувшись Эстеркину, взяла мальчика за руку.

– Вы уж извините мальчика. У него отец на фронте, вот он и пристает ко всем военным.

Борис Львович улыбнулся. Он поднялся со скамейки и с нескрываемым интересом посмотрел на женщину.

– Да, что сделаешь, сейчас время такое. Кто-то воюет, кто-то работает, а кто-то, как вы, воспитывает детей. Вы-то сами как без мужа? Впрочем, о чем я спрашиваю. Вы уж, извините меня, за этот глупый вопрос.

На глазах женщины выступили слезы. Она достала из маленькой сумочки носовой платок и приложила его к глазам.

– Простите, но у меня больше нет мужа, – произнесла она полушепотом и посмотрела на сына, который, нагнувшись над лужей, пытался прутиком дотянуться до бумажной лодочки. Женщина окликнула его и, взяв за руку, медленно побрела по улице. Борис Львович не стал колебаться и быстро догнал ее. Он решил проводить ее до дома. Остановившись около дома, она, немного смутившись, произнесла:

– Извините меня, что я не представилась. Меня зовут Клава, а вас, товарищ подполковник?

– Меня?

Он смутился от вопроса. Его так и подмывало назвать свою настоящую фамилию. Он откашлялся и машинально поправил рукой фуражку.

– Шумилин Аркадий Иванович.

Он посмотрел на Клаву, стараясь угадать по ее лицу, какое впечатление произвела его фамилия. Женщина, почувствовав на себе его взгляд, смутилась.

– Извините, Аркадий Иванович, что не приглашаю к себе домой, просто нечем вас угостить, – произнесла женщина и покраснела от смущения.

– А можно я зайду к вам в гости завтра? – поинтересовался он у Клавы.

Она снова покраснела.

– А вы, Аркадий Иванович, настойчивы. Хорошо. Приходите к семи часам вечера, я что-нибудь приготовлю.

– Да вы не суетитесь. Я человек простой. Мы посидим, поговорим, попьем чай.

Он пожал ей руку и направился вдоль улицы. Оглянувшись назад, он увидел, что Клава продолжала стоять около подъезда дома и смотреть ему вслед. Эстеркин завернул за угол дома и, достав из кармана папиросу, закурил. Он посмотрел на наручные часы, до назначенной в записке встречи на железнодорожном вокзале оставалось еще около трех часов. Заметив в конце улицы воинский патруль, он свернул в переулок и быстрым шагом направился домой.