Он по-прежнему крепко держал ее за волосы. Женщина косилась на него с ужасом, Волков видел, как ей страшно, и даже появлялось у кавалера желание отвести руку Сыча от ее волос и успокоить ее.

Но он не лез в работу Сыча, чего-чего, а нагнать страху и получать нужное лучше Сыча вряд ли кто смог бы. Разве что другой какой-нибудь… Палач.

— Говори, шкуренка, с кем была госпожа в замке? — шипел Фриц Ламме, встряхивая Бригитт не милосердно. — Говори, ты кого защищаешь, госпожу свою? Так про нее мы уже знаем, а может, ты хахаля ее защищаешь? Так зачем? Скажи кто он, и все закончится.

— Вы не упрямьтесь, — Волков присел рядом с ней, посветил ей фонарем на лицо, — я знаю, это благородно, защищать свою госпожу и подругу, только вот подруга ваша не благородна. И то, что вы сейчас секрет ее раскроете, то она от нас об этом не узнает, обещаю вам.

Но женщина только подвывала в ответ. Молчала, ни слова не говорила.

— Запираешься, — обозлился Сыч и снова потянул ее за волосы к колодцу, а у колодца остановился и, выхватив из-за пояса нож и приставив его к щеке женщины, сказал: — Экселенц, дозвольте мне кожу ее взять. Больно мне нравятся ее веснушки.

— Режь, — сразу согласился Волков, понимая, что Сыч пугает женщину.

— Только в колодец ее не бросай, не нужна мне падаль в колодце, потом новый копать придется.

— Я ее за амбарами закопаю, под навозной кучей, — обещал Фриц Ламме. — Освежую, а к утру закопаю. Скажем, что вышла до ветра, да видно, волк ее уволок.

— Хорошо, — и, вроде как, собрался уходить.

— Вы мне только фонарь оставьте, — окликнул его Сыч. В темноте кромсать ее несподручно будет.

Тут уже женщина не выражала, закричала от страха в голос, так громко, что Сычу пришлось рот ей опять затыкать.

— Тихо, тихо ты, шалава рыжая, — шипел он. — Людей перебудишь.

Но она мычала и мычала из-под его руки.

— Что? Хочешь сказать что-то? — спросил Фриц Ламме.

Она кивала головой.

— Ну, — он убрал лапищу свою с женского лица, — говори.

— Так с кем была жена моя в ту ночь?

Она тяжело дышала.

— Ну, так вы скажите?

— Это… Был…

— Ну?

— Это был фон… Шауберг.

— Шут графа? — Волков улыбнулся.

— Не говорите ему про это, не то он позовет вас на дуэль, — сказала женщина.

— Да, я уже слышал, что он обидчив.

— Так вы что, знали про него? — удивилась она.

— Конечно, Сыч за пол талера разговорил лакея и прачку, они все рассказали ему.

— Так зачем же вы меня о том спрашивали? — удивлялась она.

— А затем, госпожа Ланге, чтобы вы поняли, что дому Маленов вы больше не служите, — он встал и навис над нею, а она так и осталась стоять на коленях, он смотрел на нее сверху вниз и продолжал, — а служите вы теперь только мне. А если вы вздумаете играть со мной, так я скажу своей жене, что о ее любовнике мне сообщили именно вы. И, зная ее мерзкий нрав, уж не думаю, что вам это сойдет с рук. Вам ясно?

— Да, — ответила она.

— Надо говорить «да, господин», — толкнул ее в спину Сыч.

— Да, господин, — послушно повторила она.

— Целуй руку господина, — опять толкнул ее в спину Фриц Ламме.

Бригитт Ланге без всякого раздумья, сама взяла руку Волкова и поцеловала ее.

— Вот и хорошо, — сказал он и, склонившись к ней, прошептал. — Теперь вы моя и душой, и телом.

И поцеловал ее в губы. Совсем легко, едва прикоснувшись к ним.

— Ступайте спать, — произнес он. — Сыч, а ты впредь обращайся к госпоже Ланге вежливо. На «вы».

— Конечно, экселенц.

Женщина быстро встала пошла от колодца к дому. Когда ее белая рубаха исчезла за дверью. Сыч говорил кавалеру, чуть не с упреком:

— А монах говорил, что ее нужно еще и взять. Чего вы ее так отпустили? Почему не взяли ее?

— Позже, — ответил Волков, не хотел он говорить Сычу, что стало ему эту бабенку жалко.

— Вот и зря, — произнес Фриц Ламме, — вот взяли бы ее, так она спать счастливой пошла бы.

— Никуда она теперь не денется, — сказал кавалер.

— Это точно, — согласился Сыч.

А землишка его скудная оживала прямо на глазах. Он еще не завтракал, еще коровы мычали не доенные, а к нему уже пришел купец. Пришел говорить об овсе. Спрашивал, не отдаст ли ему Волков овес уродившийся. Хитрый, мерзавец, думал, что с Волковым ему будет легче договориться, чем с Еганом. Думал, купчишка, что господин вояка, дурак, ему серебра посулить, так он сразу все отдаст, цену не спросив. Да не на того напал. «Полтора крейцера за пуд?»

Волков все цены знал. Все и на все. В Малене в трактирах останавливался, всегда у трактирщиков цену овса, что лошадям его засыпают, спрашивал. Трактирщики говорили, что по четыре крейцера за пуд платят. Врали. Но даже если и врали, то все равно в городе овес был по три монеты. А этот хитрый, полторы предлагал: «Ступай, ищи другого дурака».

Сам с купцом говорил, дожидаясь завтрака, а сам на госпожу Ланге поглядывал. Как она? А она и виду не подавала, что с нею вчера что-то случилось. Мила и спокойна как обычно, с женой его разговаривает. Кавалер решил, что нужно ее от жены отрывать помаленьку. И тогда он ей говорит:

— Госпожа Ланге, после завтрака съездили бы вы к госпоже Брюнхвальд, выбирали бы у нее сыров.

Бригитт и ответить не успела.

Лицо его жены вытянулось от такого, глазенки она свои вылупила на него, видно, что злоба ее охватила, и она заговорила быстро:

— Не холопка она вам, холопов в доме хватает, чего госпожу Ланге тревожите просьбами своими глупыми?

А госпожа Ланге положила свою руку на руку его жены и сказала примирительно:

— Элеонора, для меня в том труда нет. С удовольствием съезжу, посмотрю сыры.

— Пусть холопы съездят, — не сдавалась Элеонора Августа.

— Холопы в сырах не сильно разбираются, — сказал Волков, доставая и протягивая Бригитт талер. — Выберете у нее сыров самых старых.

— Съезжу, конечно, — сказала та, забирая деньги. — Выберу.

— Не дозволю я! — воскликнула госпожа Эшбахт.

— А вашего дозволения мне и не нужно, я тут хозяин, — насмешливо сказал Волков. И крикнул: — Увалень, вели запрягать карету госпожи Эшбахт, после завтрака на ней с госпожой Ланге поедете за сыром для меня.

— Да, господин, — сказал Гроссшвулле, привычно сидевший на лавке у стены.

Элеонора Августа поджала губы, ее лицо покрылось пятнами от негодования. Но ничего она не сказала.