Именно защитой общества от дефективной биологии объяснялись кошмарные издевательства, которым подвергались душевнобольные на протяжении всей истории. В XX веке в Европе и Америке были принудительно стерилизованы тысячи людей, которых считали интеллектуально неполноценными[485]. Печально известный пример – случай Кэрри Бек. Эта 18-летняя девушка, у которой якобы был «разум девятилетней девочки», в 1924 году забеременела вне брака и в результате попала в Колонию для эпилептиков и слабоумных штата Виргиния[486]. Родных у Кэрри не было, защитить ее было некому, и после родов ей без ее согласия перевязали фаллопиевы трубы; мать девушки попала в то же учреждение несколькими годами раньше и тоже находилась на попечении штата. Кэрри Бек подала в суд и дошла до Верховного суда США, но в конечном итоге проиграла дело. Верховный судья Оливер Уэнделл Холмс посчитал, что решение о стерилизации вполне оправдано: «Будет лучше для всего мира, если общество не станет ждать, когда ему придется наказывать дегенеративное потомство за преступления или обрекать его на голодную смерть из-за полной беспомощности, а заранее лишит возможности продолжать род тех, кто для этого явно непригоден… Трех поколений неполноценных вполне достаточно»[487]. То есть даже этот юрист, отличавшийся необычайно прогрессивными для своего времени взглядами, считал душевную болезнь физическим дефектом, настолько тяжелым, что для его искоренения следовало прибегнуть к средству, которое мы сегодня считаем бесчеловечным.

В июле 1990 года в немецком городе Тюбинген прошли необычные похороны, ставшие символом крайних проявлений стигматизации душевных болезней[488]. Хоронили не человека, а собрание проб для научных экспериментов, в том числе образцы мозговой ткани, полученные от жертв фашистской программы «эвтаназии» душевнобольных. Эти пробы были зримым воплощением прямой связи между нейрофизиологией эпохи нацизма и официальной политикой массовых убийств, которая привела к гибели 70 с лишним тысяч пациентов психиатрических больниц по всей Германии и Австрии с 1939 по 1941 год[489]. Убийства стали кульминацией последовательно проводившийся нацистами агитационной кампании: в обществе внедряли представления о душевнобольных как о недочеловеках, истощавших ресурсы нации. Считалось, что душевные болезни у жертв этих убийств врожденные и неизлечимые, а их причина – наследственные биологические особенности, не соответствующие чистоте германской расы. Это избиение невинных было на руку, в частности, Юлиусу Галлервордену, неврологу-нацисту, который изучал пробы мозга больных с целью связать душевные болезни со свойствами мозга, которые лишают человека права на жизнь[490]. Говорят, что Галлерворден изучил мозг почти 700 жертв эвтаназии, и весьма вероятно, что некоторые из них были убиты исключительно ради продолжения исследований[491]. Пробы мозговых тканей Галлервордена хранились в числе прочих научных коллекций несколько десятков лет после Второй мировой войны, что поставило учреждения, которые держали их у себя, в крайне неловкое положение[492]. На месте погребения установлен мемориал, на котором высечены слова предостережения ученым, выходящим за морально-этические границы:

Приведенные здесь примеры – от Холмса до Галлервордена – показывают, что к болезням мозга относятся иначе, чем к болезням любого другого органа: их воспринимают так же глубоко лично и считают таким же поводом для унижения, как и царившую в прошлом и ныне развенчанную концепцию безумия. Новое определение душевных болезней как заболеваний мозга при всей своей научной точности и благонамеренности способно открыть дорогу хладнокровной дискриминации на основании нейробиологических особенностей. Поскольку обществу видится, что расстройства мозговой деятельности более устойчивы к внешним воздействиям, чем морально-этические пороки, дискриминация «по мозгу» может оказаться даже опаснее, чем моральное осуждение, с которым сталкивались прежние поколения психиатрических больных. Если у человека находят рак или сердечно-сосудистые болезни, это никак не сказывается на его чувстве собственного достоинства, в отличие от психических болезней, которые можно объяснить мозговыми дисфункциями. Нацисты истребляли не тех, у кого были метаболические или аутоиммунные нарушения, они убивали тех, у кого была шизофрения или неспособность к обучению. Если мы сводим человека к его мозгу и относимся к мозгу не так, как ко всем остальным органам, стигма «сломанного мозга» ранит гораздо больнее остальных печатей позора, которые общество налагает на болезни или недопустимые отклонения иного рода. В дальнейшем мы увидим, что новая стигма – не просто этически сомнительное отношение к людям с психическими расстройствами, но в некоторых случаях еще и безосновательное с научной точки зрения упрощенческое отношение к тому, почему, собственно, человек подпадает под определение психически больного.

* * *

В середине XIX века викторианцы с их обостренной чувствительностью считали естественным убрать неприличные душевные болезни с глаз долой. Этот рефлекс в сочетании с расширением диагностики душевных патологий как таковых привел к росту числа пациентов лечебниц примерно с 10 тысяч в 1800 году до 100 с лишним тысяч к концу столетия[493]. Чтобы вместить эту растущую популяцию, строились все новые сумасшедшие дома, однако спрос все равно сильно превышал предложение. Психиатрические больницы тех времен были полны противоречий: общие гуманные цели сталкивались с повседневной реальностью, поскольку система была перегружена. Величественная неоклассическая или неоготическая архитектура, широкие коридоры, отделанные красивой плиткой, а иногда даже просторные бальные залы – все это претендовало на аристократизм и роскошь, но в самих палатах из-за перенаселенности условия были совсем другие (см. рис. 12)[494]. Надзирали над всем этим почтенные доктора, которых называли алиенистами от французского слова «aliéné» («безумный» или просто «чужой»), что наталкивает на мысль об «отчужденной» душе, покинувшей тело страдальца. Многие методы лечения и вправду были чуждыми утонченному обществу – от широко используемых кандалов, ножных гирь, смирительных рубашек и камер с обитыми стенами до практики одурманивать пациентов бромидами – успокоительными средствами, от которых в наши дни отказались, поскольку выяснилось, что они токсичны и вызывают множество побочных эффектов[495]. Идеи Тьюка и Пинеля, которые настаивали на морально-этическом воспитании душевнобольных, шли бок о бок с куда более жестокими видами «воспитания». Скажем, на фотографии, сделанной в 1869 году в знаменитой Лечебнице для бедных душевнобольных в Вест-Ридинге, изображен старик в робе, напоминающей тюремную, привязанный к креслу за шею и за руки; несчастному сдавливают лоб обручем, и он кривится от боли. Кто хотя бы раз видел эту фотографию, уже не сможет ее забыть[496].